История нового имени

Я не знала, проговорился Микеле о том, что видел, или нет. Не знала, насколько гладко пройдет наша затея. Не знала, что сейчас делает Нунция: спит в своей постели или успокаивает взбешенного зятя, на последнем пароме примчавшегося на Искью и обнаружившего, что жены нет дома. Не знала, звонила Лила мужу или нет; если она ему дозвонилась и убедилась, что он в Неаполе, в их квартире, то сейчас лежит в постели с Нино, не испытывая ни малейшей тревоги, и наслаждается его ласками… Все в этом мире было так зыбко: тот, кто не готов рисковать и не верит в то, что жизнь может приносить радость, обречен на прозябание. Мне вдруг стало ясно, почему Нино предпочел мне Лилу. Я была не способна целиком отдаться чувствам, переступить черту, мне не хватало того азарта, который заставлял Лилу поставить на карту все ради одного-единственного дня и одной-единственной ночи безумной любви. Я всегда держалась позади и выжидала, тогда как Лила просто брала то, чего ей хотелось, она умела желать и идти ва-банк, не боясь ни сплетен, ни насмешек, ни оскорблений, ни тумаков. В общем, она заслужила Нино, потому что считала, что любить это прийти и взять, а не ждать, когда ее захотят.

Я спустилась на пляж в полной темноте. Между редких облаков показалась луна, воздух благоухал, слышался гипнотический шум волн. Я скинула сандалии: песок холодил босые ступни, его серовато-голубая полоса упиралась в линию прибоя и растворялась в ночном мраке. Лила права, думала я. Красота мира – это обман, а небо и правда внушает страх. Вот я, живое существо, стою в десяти шагах от воды и вижу, что ничего прекрасного в ней нет. Вот в чем ужас. И этот пляж, и это море, и вся полнота животных форм – это все мир страха, и я тоже ему принадлежу; в эту секунду я – крохотная частичка мироздания, но через меня всякая вещь с ужасом осознает себя, да-да, именно через меня, слушающую шум моря, ощущающую влажность сырого песка, видящую в своем воображении Искью, и тесно сплетенные тела Нино и Лилы, и Стефано, одиноко спящего в своей новой квартире, постепенно теряющей черты новизны, и безумие сегодняшнего счастья, которое завтра обернется жестокостью и насилием. Да, все именно так и есть, я слишком боюсь и хочу одного: чтобы все это поскорее закончилось и те существа, что населяют мои ночные кошмары, пришли бы и пожрали мою душу. Я жажду, чтобы из этой тьмы хлынули своры бешеных псов, клубки змей, стаи скорпионов и ядовитых гадов. Пусть из ночи вынырнут убийцы, застанут меня на берегу и разорвут мое тело на куски. Да, я должна понести наказание за свою вялость, пусть со мной случится самое худшее, страшное и опустошительное, лишь бы мне не сталкиваться с необходимостью пережить эту ночь, и завтрашний день, и все другие дни, которые принесут мне новые доказательства моего ничтожества. Эти мысли бродили у меня в голове – дурацкие мысли несчастной девчонки, пережившей унижение. Не знаю, как долго я там просидела, но вдруг услышала, как кто-то произнес: «Лена!» – и моего плеча коснулась холодная рука. Я вздрогнула, у меня перехватило дыхание, но, когда я обернулась и узнала Донато Сарраторе, ко мне вернулась способность дышать, как будто я глотнула волшебного эликсира, который, если верить поэтам, удесятеряет силы и возвращает вкус к жизни.

71

Донато сказал, что Нелла, проснувшись и не найдя меня в доме, забеспокоилась. К ней присоединилась Лидия, которая попросила его сходить меня поискать. Только Донато не увидел в моем отсутствии ничего особенного. «Ложитесь спать, – успокоил он обеих женщин, – наверняка она на пляже, любуется луной». Тем не менее, чтобы сделать им приятное, он согласился спуститься к морю. И – надо же! – тут меня и нашел. Я сидела, слушая, как дышит море, и созерцая божественную красоту ночного неба.

Примерно в таких выражениях он и описал ситуацию. Он сел рядом со мной и промурлыкал, что понимает меня, как себя самого. Якобы у нас с ним одинаково острое восприятие красивых вещей и одинаковая потребность иметь их вокруг себя; мы разделяем вкус к точным словам, способным описать томность ночи и чарующий свет луны; мы с ним – родственные души, узнающие друг друга в темноте, напоенной изысканными ароматами. Пока он говорил, я полностью отдавала себе отчет в том, как фальшиво звучит его хорошо поставленный голос, как убоги его метафоры и неуклюжи потуги на поэтичность, за которыми скрывалось желание меня пощупать. Но мне вдруг подумалось: а что, если мы с ним и вправду слеплены из одного теста? Может, мы и в самом деле обречены на посредственность, и ни один из нас в этом не виноват? Я положила голову ему на плечо и прошептала: «Мне холодно. – Он тут же обнял меня за талию, притянул к себе и спросил: – Так лучше? – Да, – выдохнула я, и он приподнял мне подбородок, зажав его между большим и указательным пальцами, и прикоснулся губами к моим губам. – А так? – снова спросил он, и принялся покрывать мое лицо короткими и все более настойчивыми поцелуями, повторяя: – А так? А так? Тебе все еще холодно? Или уже лучше?»