История нравов. Буржуазный век

Более низкого уровня морали, чем только что освещенный, никогда не существовало в истории именно потому, что все, здесь приведенное, – не индивидуальное, а массовое явление в эпоху господства буржуазии.

Так низко нигде и никогда не падала «любовь».

Зиявшее между идеей и действительностью во всех областях общественной и частной жизни страшное противоречие нуждалось, естественно, в каком-нибудь коррективе. Речь шла не об отречении от идеала, ибо о первом буржуазия не думала, а второго не хотела. От идеала отказаться она не хотела, а отказаться от действительности она не могла, по крайней мере постольку, поскольку сама в ней участвовала. Ибо действительность, кульминировавшая в столь для нее выгодном распределении имущественных отношений, и обусловленные им возможности безудержного наслаждения жизнью казались ей гораздо заманчивее призывов высокого идеала, осенявшего когда-то первые шаги ее господства.

Необходимым коррективом служила, следовательно, сознательная маскировка существовавшей пропасти. Если в области политики подобным коррективом служит мнимый конституционализм, то в области половых отношений было выдвинуто демонстративное нравственное лицемерие. «Грех» изгнали с улицы за запертые двери. Там он мог делать что угодно, самая же дверь получила нравственную окраску. Все стали наружно нравственными. Но это еще не все. Не только старались сохранить видимость, ее, кроме того, еще подчеркивали, осуждая публично в самых резких словах все то, чем тайком тем усерднее забавлялись и наслаждались. Категорическим нравственным законом буржуазного общества была провозглашена мораль фигового листка, осуждающая не самый разврат, а только его публичность.

Так было найдено средство перекинуть мост через открывшуюся пропасть между идеей и действительностью, после того как выяснилось, что буржуазия и не желает, и не может устранить этого противоречия. К такому коррективу господствующие классы пришли в эпоху господства буржуазии, однако не по собственной инициативе, а под безжалостным гнетом обстоятельств. Как уже было указано во вступлении, буржуазное общество не только хотело казаться воплощением мирового нравственного порядка по рецепту своей первоначальной идеологии, но и должно было так поступить в известный момент исторического развития, иначе его господство подверглось бы крайней опасности.

Каждая специфическая эпоха всегда стремится, без сомнения, к тому, чтобы сойти за высшее осуществление всех возможностей развития. Каждая из до сих пор бывших эпох выдавала себя за воплощение божественного порядка вещей. По крайней мере подобными ссылками каждая обосновывала и оправдывала свое существование и поведение. Однако не каждый режим непременно нуждался в том, чтобы народ верил в эту фикцию. Это всегда зависело от соотношения сил. Абсолютизм мог предаваться безумству и наслаждениям с откровенной циничностью, и его мало заботило, будут ли люди считать его режим дьявольским, а не божественным порядком вещей, так как нравственное негодование масс сравнительно мало подтачивало основы его господства. Это господство покоилось, как мы уже знаем, исключительно на классовой борьбе между восходящей буржуазией и нисходящим феодальным дворянством, позволявшей носителю короны стоять на плечах обоих классов.

Этому «режиму» грозило, следовательно, только неравное развитие могущества этих двух классов, и, как известно, именно это неравное развитие привело в конце концов к его упразднению.

Совершенно иначе обстояло дело в век крупной промышленности. Массы стали везде в значительной степени одним из решающих политических факторов. Из крепостных и подданных массы должны были превратиться в граждан, ибо только так можно было использовать силы, необходимые для нового способа товарного производства. А так как массы превратились в экономически самостоятельный фактор, то их умственная и политическая эмансипация стала неизбежной, была лишь вполне естественным последствием. Можно было осуждать эту духовную и политическую эмансипацию масс, можно было против нее бороться, но нельзя было задержать ее. Это было тем менее возможно, что умственное развитие масс все более становилось одним из важнейших условий беспрерывного технического прогресса и косвенно безостановочного и всестороннего развития капитализма. При помощи безграмотных мужиков и илотов[12] можно еще обработать пашню, но не строить и обслуживать утонченнейшие машины с их точно действующим механизмом.

Приходилось за одно расплачиваться другим: за гигантскую прибыль высокоразвитой индустрии – неудобством постоянной критики созревшим классом.