История нравов. Буржуазный век

Ослабить разрушительное действие этой критики можно было только в том случае, если бы удалось – по крайней мере до известной степени – навязать массе сказку о том, что в буржуазии олицетворен истинно нравственный миропорядок. Из этой категорической необходимости и возник закон морального лицемерия. Была сделана уступка форме, с тем чтобы как можно дольше сохранить содержание, а именно владение средствами производства и обусловленную им возможность широко пользоваться удовольствиями жизни.

Этот конфликт зародился во всех странах вместе с буржуазным обществом, потому что его эволюция привела не к устранению противоречий, а только к прояснению всех характерных для этого строя проблем, а также и потому, что мечтательный идеализм буржуазии, как мы видели, очень быстро исчез. Само собой понятно, что этот конфликт обнаружился не сразу. Пролетариат еще должен был сначала осознать себя самостоятельным политическим классом. А этот исторический процесс совершался хотя и безостановочно, но медленно. Только начиная с 40-х годов XIX века пролетариат повсюду становился политическим фактором, с которым господствующим классам приходилось так или иначе считаться.

До 1840-х годов моральное лицемерие было поэтому официальной классовой моралью только в среде мелкой буржуазии, в среде мещанства, то есть там, где в силу узких экономических предпосылок существования оно было в ходу всегда, во все времена. Буржуазия, напротив, жила и вела себя, как истый парвеню, а ведь таким парвеню она и была на самом деле. Она бесцеремонно выставляла напоказ свой свободный образ жизни. Перед кем мы будем стесняться? Кому мы обязаны отдавать отчет? Нам принадлежит мир! Мы можем себе все позволить! Наш денежный мешок – вот наш закон и наша мораль! Так гласила житейская философия буржуазии, выраженная самыми недвусмысленными словами и в самых разнообразных видах.

История английской буржуазии с начала XVIII и до начала XIX века представляет беспрерывный и почти гротескный комментарий, подтверждающий эту житейскую философию.

С шумом и гамом жила себе изо дня в день, пируя и наслаждаясь, английская буржуазия. Буржуазная свобода обнаруживалась в виде беспредельной разнузданности, в виде отказа от всяких общественных условностей. Каждый город походил до известной степени на сплошную матросскую таверну. Все чувства выставлялись напоказ, так как парвеню не любит ничего скрытого и тайного. Он хочет показать свое богатство так, чтобы все его видели. Если он лишен этой возможности, то даже самое изысканное наслаждение не доставляет ему никакого удовольствия.

Вся его физиономия похожа на его манеры. Руки его не холены, туалет небрежен. При всей элегантности костюм его не имеет ничего общего с изысканной линией, свойственной костюму старого режима. Демонстративная кричащая роскошь подчеркивает, что он стоит очень дорого. Костюм служит гротескной оболочкой, как нельзя более соответствующей гротескному содержанию. В особенности это доказывают драгоценности, которые носит или, вернее, которыми обвешивает себя парвеню. Если руки не холены, туалет небрежен, движения неуклюжи и дубоваты, то у него есть зато другая особенность: лицо в большинстве случаев выразительно, костисто, неодухотворенно.

Это люди, которые, несмотря ни на что, «уже размышляют над всеми проблемами, порожденными новым веком». Картины Хогарта и Роулендсона служат тому неопровержимым доказательством.

Так как большинство английской буржуазии состояло из выскочек, то наслаждения, которым она предавалась, отличались все без исключения грубостью и необузданностью. Много ели, много пили и много «любили» – без всякой аристократичности и без всякой изысканности. Наслаждались, так сказать, «уплетая за обе щеки».

За деньги можно купить огромные куски баранины – люди подчеркивали поэтому, что у них деньги, не зная удержу в еде. За деньги можно купить «любовь» – поэтому без проститутки не обходилось ни одно удовольствие. Безбрежным потоком наводняли проститутки все улицы. Люди раскошеливались и брали что нравилось. Здесь дочь, там мать, а то заодно и мать, и дочь. Похищения, особенно замужних женщин, и совращения были обычными явлениями.

Английская разнузданность стала типичной, вошла в поговорку. Ею и отличались повсюду англичане, где бы они ни появлялись. Ни в одной другой стране эти черты выскочки так ярко не выступали в физиономии буржуазии, потому что нигде не было таких благоприятных для их беспрепятственного развития условий, как именно в Англии. По существу, однако, эти люди нового века, которые были в то же время и его царями, были во всех странах одинаковы.