История нравов. Галантный век

Что именно абсолютизм праздновал в обстановочной опере свое воскресение, лучше всего доказывается знаменитыми придворными празднествами старого режима. Большинство, и в особенности более значительные придворные торжества, было тогда не чем иным, как расширением оперы в том смысле, что абсолютный государь и его придворный штат сами в качестве актеров выступали в ее ролях. Не только пытались вознестись до степени богов, но и себя таким образом превращали в богов. Ибо содержание всех этих торжеств состояло в апофеозе величия и могущества государя, его несравненного гения и всех свойственных только богам добродетелей.

Так как все сводилось тогда к наслаждению, то сладострастие также составляло одну из главных нот этих торжеств. Центром праздника был не только государь, но и женщина, Венера. Даже больше: Аполлон, Марс, Юпитер и кто бы ни был тот бог, в тогу которого заблагорассудилось монарху задрапироваться, в конце концов преклоняли перед ней свои колена. Весьма характерным в данном случае было то, что на этих торжествах Венера никогда не воплощала отвлеченную идею, а всегда олицетворялась фавориткой en titre и что такими праздниками обыкновенно начиналась карьера метрессы. А это как нельзя лучше объясняет и обосновывает тот факт, что именно в таких случаях абсолютизм обнаруживал самые смелые полеты фантазии и что последнее слово всегда оставалось, безусловно, за чувственным наслаждением.

Роль, которую в жизни низших классов играл трактир, в XVIII веке в жизни господствующих и имущих классов исполнял салон.

Салон представлял собой специфическую форму их общественности. Однако интеллектуальная культура, воплощенная в салоне, переоценивалась большинством исследователей. Нет никакого сомнения, что существовал ряд салонов, где остроумие вспыхивало каждый день новым фейерверком, где рождались все те смелые идеи, которые должны были привести к преобразованию общества, где происходили аванпостные стычки новой эпохи. Таковы были знаменитые парижские салоны, где царили энциклопедисты, салон г-жи Дюдефан, где бывал Д’Аламбер, г-жи Д’Эпине, где тон задавали Дидро и Гримм, г-жи Жоффрен, где можно было встретить Монтескье, и десяток других. Но вот и все.

И, однако, богатство царившей здесь культуры было ничем в сравнении с культурой, имевшейся вообще, даже имевшейся в одной только Франции. Тем более значительную роль играл салон в истории половой нравственности эпохи. Он был главной ареной словесного флирта в противоположность будуару, где преобладала практика. Изо дня в день разговаривали о любви, не о ее высших проблемах, а только о ней как наслаждении. Правда, некоторые современники, как граф Тилли, утверждают, что это — клевета, пущенная в оборот романистами. Он говорит о французском обществе эпохи Людовика XVI: «Что в особенности достойно порицания в них (романистах), так это не столько непристойность описаний (я говорю здесь не о преднамеренно задуманных картинах сладострастия), а скорее их намерение или, вернее, их глупое желание изобразить дело так, как будто тайные пороки света являются его публичными нравами, будто безнравственные разговоры, которые ведутся в будуаре, ведутся и в салоне, будто молодые кавалеры и дамы света — идиоты и гусыни, объясняющиеся на самом небывалом и непристойном жаргоне, будто, наконец, школа изящных придворных нравов выродилась в ярмарочный балаган, где забавляются подсахаренными скабрезностями, грубыми остротами и элегантными глупостями».

Современные панегиристы старого режима охотно цепляются за такие защитительные речи. Тем не менее суждения, подобные суждениям графа Тилли, остаются весьма прозрачными идеализациями. Разумеется, во второй половине XVIII века в салонах уже не царил, как прежде, излюбленный лексикон дома терпимости, когда изящные дамочки блистали тем, что, не стесняясь, произносили в обществе грязные словечки из сексуальной области или отвечали на скабрезности мужчин восклицанием: «Какая восхитительная гадость!»

Однако «подсахаренные скабрезности» и «элегантные глупости» как раз тогда входили в моду. Или как назвать беседу на тему «Кто придумал одежду?», причем хозяйка салона, где происходила эта беседа, ответила серьезнейшим образом: «То был, вероятно, маленький безобразный карлик, горбатый, худой и кривой, ибо, кто хорошо сложен, не вздумает же спрятаться в платье!» Или как назвать беседу, во время которой глубокомысленнейшим образом обсуждался поставленный неким принцем вопрос, почему люди стали скрывать от других половой акт.

На этот вопрос послышался ответ, что не иначе поступает собака, ибо, когда ей бросят кость, она уединяется с ней в уголок. Виновата зависть мужчины, боящегося за свою кость. Она — единственный источник стыдливости.