История нравов. Галантный век

Это «кое-что» услужливый Фрагонар и изобразил в виде пикантных подвязок. Так как главной целью этого развлечения было не само качание, так как это последнее было только средством устроить retroussé, то на качелях всегда находится дама, мужчина же лишь зритель. Актером он был настолько, насколько мог содействовать пресловутым «счастливым случайностям».

Это искусственное, постоянно создаваемое retroussé было равносильно изгнанию из любви элемента интимности, равносильно провозглашению любви публичным зрелищем, разыгрываемым на публичной сцене. Это было странно-смешным осуществлением того закона эпохи, который внушал женщине мысль: я пища для всех.

К числу эротических моментов эпохи относятся и цвета, которым та или другая эпоха отдает предпочтение. Цвета, употребляемые для костюма, являются рефлексом температуры крови, этой истинной носительницы чувства: кровь — это ведь материализованная жизнь. А жизнь — не что иное, как чувственность, облекшаяся в действия. Если чувственность течет в жилах эпохи могучими и бурными волнами, если она пышет огнем, то и цвета, в которые рядится эпоха, всегда сочны и ярки, всегда сияют и сверкают, как огонь, и никогда не приглушаются. Повсюду господствуют самые смелые контрасты.

Эпоха Ренессанса любила поэтому пурпурно-красный, темно-голубой, ярко-оранжевый и удушливо-фиолетовый цвета, ибо они наиболее соответствуют жизни. Она не признавала промежуточных цветов. Яркие краски так же типичны для ее костюма, как и для ее искусства. Они отличали не только праздничный костюм веселья, но и будничную одежду труда. Каждый словно ежеминутно погружен в пламя, он как бы сияющее отражение жгучих страстей. Вся жизнь в домах, на улицах, в храмах точно расплавленный огонь. Праздничные процессии производят впечатление колышущегося океана пламенных красок. Радость, вдохновение, разнузданность растоплены в сиянии красочных волн. То воплощение гармонии силы, грандиозная симфония творческих порывов, пробудившихся и ставших действительностью в эту эпоху.

В век абсолютизма чувственность, напротив, стала сначала позой, потом постепенно фривольной игрой. В искусстве барокко краски поэтому теряют свой блеск и свое сияние. Только холодная пышность говорит уму и сердцу, только она в почете. Правда, все еще преобладают цвета темно-голубой и ярко-красный, однако в сочетании с холодным золотом — эмблемой величия, сверхсилы. Золото заменяет собой сверкающий огонь. Холодным золотом затканы одежды. Золотом усеяны стены дворцов и внутренности церквей. Золото на черном или белом фоне — такова скала абсолютизма в период его расцвета, на высоте его мощи и власти. Она же доминирующая нотка в искусстве эпохи.

В период рококо холодное величие сменилось фривольным наслаждением. В моду входят теперь нежные краски — чувственность без огня и без творческой силы. Светло-голубой и нежно-розовый вытесняют цвета пурпурный и фиолетовый: сила истощилась. На место ярко-оранжевого цвета ставится бледно-желтый: мелочная зависть господствует там, где когда-то свирепствовала разнузданная ненависть необузданных натур. Сверкающая зелень изумруда уступила матово-зеленому цвету: эпоха похоронила светлую надежду на будущее, ей остались только лишенные творческих порывов сомнения.

Нет больше места и резким контрастам; светло-лиловый, серовато-голубой, серо-желтый, светло-розовый, блекло-зеленый — вот наиболее любимые цвета как в искусстве, так и в моде. Чувства не распадаются на свои враждебные элементы. Зато скала цветов имеет сотни делений, тысячу оттенков, как и наслаждение. Одно время в ходу был блошиный цвет, рисе, и все одевались в этот цвет. И, однако, этот цвет имел полдюжины утонченнейших оттенков. Различали между цветами: блохи, блошиной головки, блошиной спины, блошиного брюшка, блошиных ног, и даже существовал цвет блохи в период родильной горячки.

Когда явился спрос на нежно-телесный цвет, то различие в оттенках отличалось настолько же рафинированностью, насколько и пикантностью. Различали между цветом живота монашенки, женщины и т. д. Подобная терминология была как нельзя более в духе галантного века. Для него не существовало ничего более нежного, как цвет тела только что постригшейся монахини, ничего более гладкого, как кожа нимфы, ничего более пикантного, как кожа женщины, хранящая следы нескончаемых праздников жгучих наслаждений. Подобные сравнения были ей так понятны, так близки. И, однако, это еще далеко не самые деликатные сравнения, так как иногда заимствовали скалу характерных оттенков у самых интимных красот. Особого рода красный цвет распадался на оттенки: «как у девочки», «как у девушки», «как у дамы» и даже «как у монашки»!

Впрочем, и самая шкала наслаждения имела тогда сотни оттенков, и только знатоки умели измерять расстояния между ними.