История нравов России

Н. Карамзин в «Записках старого московского жителя» писал: «…Русские уже чувствуют красоту Природы; умеют даже украшать ее. Объезжайте Подмосковныя: сколько прекрасных домов, Английских садов, сельских заведений, достойных любопытного взора просвещенных иностранцев!.. Рощи, — где дикость Природы соединяется с удобностями искусства и всякая дорожка ведет к чему–нибудь приятному: или к хорошему виду, или у обширному лугу, или к живописной дичи — наконец заступают у нас место так называемых правильных садов, которые ни на что не похожи в натуре и совсем не действуют на воображение» (122, 60). Такого рода красота влияла облагораживающе на нравы провинциального дворянства и высшего света, внесла свой вклад в формирование нашей отечественной культуры, заложив в нее громадный творческий потенциал.

Действительно, в конце екатерининского «златого века» возник такой социокультурный феномен, как дворянская усадьба, связанный с новой тенденцией в общественной жизни. Наряду с гражданскими мотивами в произведениях творцов блестящей формирующейся русской национальной культуры все более настойчиво повторяется идея ухода от государственной, общественной деятельности, неверие в ее плодотворность. В стихах Державина, Капниста, Львова, в живописи Боровиковского кристаллизуется образ человека, отвергнувшего суету и нравы столичной жизни, обитающего в своей усадьбе в кругу семьи, друзей, любимого крестьянина, к которым он относится отечески. Такая жизнь дает физическое и нравственное здоровье, душевный покой; дни наполнены простыми «естественными» радостями бытия. В стихах Державина поэтизируется природа, самые обычные дела (еда, сон); переосмысливается понятие богатства, которое состоит отнюдь не в «сокровищах»:

«Богат, коль здрав, обилен, —
Могу поесть, попить;
Подчас и не бессилен
С Миленой пошалить».

Созданный им поэтический образ человека, живущего естественной и счастливой жизнью, противопоставляется суетным нравам вельмож, придворных и откупщиков. В послании В. В.Капнисту с истинно державинской поэтической смелостью светское общество названо чернью: «Умей презреть и ты златую, злословну, площадную чернь». В другом послании (Львову) Державин вкладывает в уста друга программный афоризм: «Ужель тебе то не известно, (Что ослепленным жизнью дворской) Природа самая мертва?» Уход в усадебную жизнь в кругу семьи и друзей, противопоставление ее «жизни дворской», где «природа самая мертва», привели к появлению таких культурных гнезд дворянства, как Никольское — Черенчицы Львова, Премухино А. Бакунина, близ Торжка, Обуховка Капниста на реке Псел, возле Миргорода, Званка Державна на реке Волхов.

Дворянская усадьба представляла собою сравнительно замкнутый цельный мирок, подвластный воле помещика, базирующийся на крепостном труде. Архитектурное, парковое, театральное, музыкальное, живописное творчество во многих усадьбах выражало прогрессивные тенденции культуры. Созданные здесь произведения искусства вошли в сокровищницу национальной и мировой культуры и продолжают давать эстетическое наслаждение, не отменяемое и не заменяемое творениями последующих мастеров. Именно в дворянской усадьбе с необычайной остротой обнаруживается основное противоречие культурно–исторического процесса эпохи (последняя треть XVIII — первая половина XIX века): складывание отечественной культуры в условиях начинающего разлагаться крепостничества и нарождающихся буржуазных отношений. Дворянская усадьба — социокультурный феномен, который выходит за рамки дворянской культуры и является одним из свидетельств и выражений процесса складывания национальной русской культуры.

В 30-х годах прошлого столетия А. Пушкин охватил это основное противоречие в описании подмосковных дворянских усадеб: «Подмосковные деревни также пусты и печальны. Роговая музыка не гремит в рощах Свирлова и Останкина; плошки и цветные фонари не освещают английских дорожек, ныне заросших травою, а бывало уставленных миртовым и померанцевыми деревьями. Пыльные кулисы домашнего театра тлеют в зале, оставленной после последнего представления французской комедии. Барский дом дряхлеет… Обеды даются уже не хлебосолами старинного покроя, в день хозяйских именин или в угоду веселых обжор, в честь вельможи, удалившегося от двора, но обществом игроков, задумавших обобрать, наверное, юношу, вышедшего из–под опеки, или саратовского откупщика» (218, 530).