История нравов России

И эти акты искупления осуществились в форме самосожжения, которое продолжалось в течение нескольких десятилетий XVII века (в них погибло около 9000 человек), в XVIII столетии, особенно во времена бироновщины, причем число жертв оказалось еще большим (182, 175). Понятно, что самосожжение было уделом крайних фанатиков, основная же масса приверженцев старой веры ограничилась такой «мягкой» формой фанатизма, как бегство от мира в лесные пустыни. «Вне лесов ныне царство антихристово», — говорили бежавшие староверы; само же бегство представляло, по сути своей, колонизацию девственных лесных чащ нижегородского Заволжья, Приуралья и Зауралья и пр. Соответственно вырабатывался характер старообрядцев с его чертами суровости, строгости и решительности, а также сохранялись в чистоте нравы старины (не пить, табака не курить, не развратничать) и высокая духовность.

Староверы — нестяжатели, которые выступали против «порчи» нравов духовенства, осуждали роскошь высших сфер, клеймили праздность как величайший порок: «Ты крадешь, насилуешь, ябедничаешь, занимаешь и, не имея чем отдать, бегаешь, запираешься, преступаешь клятву и совершаешь другие бесчисленные злодеяния». Разгромив староверов–нестяжателей, государство пожинало горькие плоды, обнаружившиеся и в середине XIX века. Православные священники обвиняли прихожан, которые перестали ходить в кабак, употреблять скверные слова и начали читать книги, в раскольничестве. Вместе с тем высокая нравственность и чистые нравы старообрядчества подпитывали высокую русскую духовность; не случайно, что философско–нравственные искания Л. Толстого, чьи результаты отражены в его знаменитой «Исповеди», близки нравственному пафосу мучительных поисков Аввакума.

Существовало резкое отличие высшего духовенства от низшего, ибо иерархи буквально купались в роскоши и были недоступны рядовым священникам, демонстрируя в ряде случаев по отношению к ним дикие нравы (об этом будет сказано ниже). Приведем описание патриарших палат и господствовавший в них быт в допетровскую эпоху. Патриарший дом и двор с 1626 года по 1700-й был трехэтажным: в нижних палатах размещались некоторые из лиц придворного патриаршего штата (подъячие, певчие дьяки и др.), средний этаж представлял собой собственно патриаршие хоромы, на третьем этаже располагались патриаршая казна, мастерская серебряных дел мастера и покои, где проживали старцы. Стены патриарших хором были обиты сукном разноцветным, потолок — «кожей золотной» или более дорогими материалами, кроме того, палаты были расписаны библейскими образами. Сервировка стола патриарха, особенно в парадных случаях, когда приглашались знатные и именитые гости, иногда и царь, отличалась роскошью и богатством, не уступавшими царским трапезам (204). Патриарший дом и двор содержались на церковные доходы, идущие от монастырей, храмов и приходов.

В петровскую эпоху патриархи превратились в прямых слуг светской власти, готовых хвалить и порицать все в угоду царю. Они занимались своими личными делами, устраивали свои именья да занимались пышными церковными церемониями. Патриарх и архиереи старались не соприкасаться с окружающим миром и не допускали к себе представителей рядового духовенства — двери патриаршего дома были так же недоступны даже для настоятеля крупного монастыря, как рай для изгнанных прародителей человечества.

Вслед за патриархом многие архиереи, «ревновавшие о вельми жестокой славе», требовали себе чести, «равной царской». Такой ревностный к славе архиерей заставлял водить себя под руки и только под звон колоколов. Лиц, которые являлись для поставления в священники, такой архиерей держал на крыльце, даже в зимнюю стужу, по 5–6 часов на протяжении нескольких недель. Подручные архиерея беззастенчиво обдирали приехавших на прием священников, например, иному священнику, чтобы добиться позволения перейти из одного прихода в другой, нужно было «поднести» челяди митрополита 15 рублей[17].

Патриарший дьяк брал 5–6 рублей, столько же приходилось его помощникам, да гостинцев ему и его жене в виде рыбы, меда, ягоды в сахаре, мыла.