История о Михаиле и Андронике Палеофагах

35. Севастократору Иоанну не сиделось спокойно; снова нарушив заключенные условия, он нападал на места, ему не принадлежащие. Царь же, не зная, как удержать его от своеволия (ибо дикость и необузданность его заставляли уже грозить ему отнятием владений), пришел к мысли призвать тохарцев, чтобы они опустошили всю его землю; а самого поставили в тесный круг действий и надежд, и лишили всякой возможности избежать беды. С этою мыслию хотел он весть на него тохарцев и удобным для того временем почитал наступавшую зиму; потому что тохарцы привыкли воевать зимою. Ему нужно было предупредить зимнюю погоду только для того, чтобы соединиться с тохарцами вне города. Такой замысл воину был, конечно, свойствен, но с чувствованиями христианина никак не ладил; ибо нечестивых вооружать на христиан и храмы предавать на поругание безбожникам, нисколько не имевшим страха Божия, — это вопиющая дерзость. Между тем тохарцев вызвала сюда именно просьба царя к Ногаю; так как желание его было, чтобы они совершенно истребили врага с его областью. И вот наказание за это, в других случаях медлящее, — теперь, как вскоре будет сказано, посетить его не замедлило. Наступил месяц мунихион, и царь приготовился к выступлению, надеясь не столько на своих и на собственные войска, сколько на тохарцев. Царица видела безрассудность и несвоевременность этого похода и вместе замечала, что царя мучит болезнь, приключившаяся ему от неудач прошедшего лета, чего открывать он не хотел. Поэтому она сильно удерживала государя, не позволяла ему выступать, и говорила не уклончиво или намеками, как стал бы говорить кто другой, а прямо и ясно предсказывала, что от этого похода непременно произойдет какое-нибудь великое несчастье. «Что за крайность тебе, повторяла она, не щадить своего тела и самой жизни? Я не возбуждаю в тебе подозрения относительно чего-нибудь недоброго, или каких-нибудь случайных опасностей; но вот болезнь-то и нездоровье должны остановить тебя». Сознавая, что она говорит правду, царь и сам стал опасаться за себя и положил, достигши Фракии, соединиться с тохарцами и ободрить их словами и ласками, но вместе с ними на войну не идти, а прошедши несколько вперед, сдать их своим приближенным и, сделав надлежащие распоряжения, возвратиться. Это намерение можно было угадывать из того, что вместе с ним отправились в поход и сыновья его, и зятья, и даже только что вступивший в брак Иоанн. Между тем царь, хотя был сильно встревожен и возмущен беспокойством и опасением царицы, и ее страх почитал недобрым предзнаменованием, представляя, как она, не имея понятия о внешних делах, боится будущего, или лучше, — как душа ее провидит имеющее случиться несчастье, однако, простившись с близкими, выступил из города. До Силиврии он и дети его ехали на конях; но так как болезнь постоянно усиливалась, и ему нельзя было ехать сухим путем; то отсюда до Редеста он решился плыть морем — на корабле. Едва взошли они на корабль (ибо к тому времени пришло известие, что тохарцы уже близко и что медлить или откладывать дело за болезнью было невозможно, несмотря на то, что царь страдал внутренностями и был в худом состоянии), — итак, едва взошли на корабль он и дети его, человек догадливый, умеющий узнавать будущее по своему соображению, тогда же с первого взгляда понял бы, чт'o готовится впереди.

36. К несчастью, в то самое время погода из ясной вдруг переменилась в бурную, и море, дотоле тихое, от жестокого северного ветра, сильно взволновалось; так что корабль, везший царей, не мог плыть спокойно, но обуреваемый дикими волнами и бросаемый, назло кормчему, то в ту, то в другую сторону, близок был к потоплению вместе с находившимися на нем людьми: он часто погружался так, что, по-видимому, не мог всплыть; иногда все отчаивались, а он всплывал. — Тут и матросы, и кормчий не знали, что делать с морем. Тогда-то царь, видя явную опасность и страшась как за себя, так и за всех детей, сказал кормчему: ты должен употребить все силы; ибо если не весь мир, то всю Римскую империю везешь на этом утлом дереве, поддерживающем царей. Тот, конечно, не отказывался и прямо не объявлял об опасности, а про себя думал, что, несмотря ни на какие усилия, необходимо потонуть всем, если Бог не поможет. Так-то висевшею над головами опасностью побуждаемо было тогда всякое мореходное искусство. Наконец, однако, преодолев кое-как ярость морских волн, часто грозивших им потоплением, они, полумертвые от страха, достигли Редеста, где отдохнув от беспокойства несколько дней, опять сели на коней и, отправившись в дальнейший путь, доехали до местечка Аллаги.