История о разрушении Трои

Таким образом, автор «Истории» постоянно пользуется вырванными из контекста сценами и мотивами гомеровской поэмы, облекая ими даже действия тех своих героев, которые у Гомера отсутствуют: Паламед убивает Сарпедона, как Патрокл, а Троил поджигает корабли, как Гектор. Отдельные гомеровские мотивы, изменившие свое место относительно сюжета и персонажей, сплошь и рядом встречаются в «Истории». Таково, например, родство, о котором герои вспоминают во время поединка и обмениваются дарами; только это делают не Главк и Диомед[56], а Аякс и Гектор (гл. 19), причем автор впадает в генеалогическую несуразность, объявляя Аякса сыном Гесионы (иначе какой же он родственник Гектору?)[57]. Хотя у Гомера Аякс и Гектор обмениваются дарами[58], сыгравшими впоследствии роковую роль в их судьбах, но при этом не вспоминают о несуществующем родстве. Автор сохраняет знаменитую сцену прощания Гектора с Андромахой, значительно усложняя ее и делая стилистически похожей на прозаический пересказ трагедии, однако эту сцену он приурочивает ко дню смерти Гектора. Также, как у Гомера, погибшим героям устраиваются погребальные игры (гл. 20, 24. 34; в том числе и Патроклу, хотя вся их сюжетная значимость утеряна), а погребение мертвых требует заключения перемирия. Такой эпический композиционный прием, как бой над телом, используется в связи с гибелью Патрокла (гл. 19) и Троила (гл. 33). Все эти черты сходства нисколько не доказывают знакомства с текстом Гомера — лишь наличие общих представлений о нем.

Вообще военные действия изображаются в «Истории» исключительно гомеровским методом аристий и поединков. Один герой «выходит вперед», «теснит и гонит» противника, убивая малозначительных вождей, возникающих в повествовании специально для этого. Если он встречает героя, равного ему по доблести, возникает поединок, все остальное поле боя охватывается типичной фразой вроде «многие тысячи гибнут с обеих сторон»[59]. Ни о каких стратегических планах и замыслах полководца речи нет[60], хоть это и противоречит тенденции автора подавать Дарета как историка.

Приверженность к традиции латинской исторической прозы заявлена уже именами Корнелия Непота, мнимого переводчика «Истории», и Саллюстия, мнимого адресата посвящения. Если в изображении боев автор не сумел уйти от гомеровских штампов, то в других деталях он вдохновляется скорее книгами историков. Также, как в подобных книгах, в «Истории» часто заходит речь о подвозе провианта (гл. 16, 19, 22, 26), наборе войск (гл. 8, 11, 15, 21), строительстве флота (гл. 6, 7, 9), ожидании подкрепления (гл. 22), тренировке воинов (гл. 20, 26). Хотя и у Гомера говорится о военных советах и посольствах, в «Истории» они становятся настолько частыми, что им уделяется не меньше места, чем боям: «История», грубо говоря, состоит из описаний боев и советов (посольства — частный случай последних). Всего в «Истории» рассказывается о тринадцати советах греков и пяти — троянцев, а также о двенадцати посольствах (шести греческих и шести троянских). Во время обсуждения спорных вопросов на советах герои не столько высказывают собственное мнение каждого, как это делается в эпосе, сколько разбиваются на партии, характерные для исторической литературы. Заговор, которому отводится решающее место в сюжете «Истории», также реалия не мифологическая и не эпическая, а историческая. Похищение Елены у Дарета не любовная авантюра, какой ее видит традиция, а военно-политическое мероприятие.

Историческому жанру принадлежит и сам лаконизм повествования, и интерес к причинам описываемых событий, доводящий автора до похода аргонавтов, при отсутствии интереса к последствиям, свойственному скорее поэзии и мифографии.

В «историзм» Дарета вписывается и его «рационализм» (не затрагивающий трехлетних перемирий), о котором заявлено уже в предисловии мнимого Непота, где в качестве главного упрека Гомеру выставляется участие богов в сражениях вместе с людьми. Автор «Истории» на самом деле ни разу не упоминает богов и избегает их даже тогда, когда рассказ подводит его вплотную к месту, где они должны появиться. Так, вместо Афродиты, спасшей Париса в поединке с Менелаем, у него фигурирует Эней (гл. 21). Автор не столь часто прибегает к рационалистическим толкованиям мифов (превращая, например, суд Париса в приснившийся ему сон, а Троянского коня — в скульптурное изображение на Скейских воротах, послужившее условным знаком для греческого войска), сколь просто опускает эпизоды, содержавшие чудесное и маловероятное (Гесиона и чудовище, жертвоприношение Ифигении, стрелы Филоктета, смазанные ядом Лернейской гидры, неуязвимость Ахилла, похищение Палладия и пр.). Пропускаются также многие эпизоды, кажущиеся чрезмерно мелодраматическими для исторического сочинения (выкуп Приама Гесионой, самоубийство Аякса, любовь Париса и Эноны). В этот разряд попадает, очевидно, и ссора главных вождей из-за пленницы. Лишь ради трагической любви Ахилла к Поликсене автор отступает от этого принципа.