История одного Ангела

Я ушел в свою комнату. Как и в тот раз, я дрожал от страха и ужаса, меня тошнило, хотелось окаменеть, чтобы не чувствовать того, что поднималось во мне. Говорят, мужчины – от природы охотники, потому что ищут и завоевывают как крепости, так и женщин, видно таковым я не являлся, и вряд ли стану таким… И я не ошибся в себе, иногда мне думается, что, видно, что-то перепуталось в процессе моего рождения, и я родился мальчиком, вместо того чтобы быть девочкой или вообще не рождаться. Потому что и девочкой я был бы плаксивой и ни в какое сравнение не шел бы со своими сестрами. У нас в роду слабаков нет, я не хотел бы быть первым – ни в том, ни в ином облике. Как и в прошлый раз, услышав голос отца, я побежал в сени, сестры уже занимались домашними делами и не видели того, как я истерически впихиваю ноги в сапожки и натягиваю поверх рубашки безрукавку. Только мать внимательно тайком смотрела на меня, я видел ее силуэт краем глаза, но сделал вид, что не заметил ее. Выбежал из дома, потому что если бы я обернулся, я не знаю, что бы увидел: слезы, смешанные с отчаянием, или грусть с обреченным пониманием того, что она ничего не может сделать. Я не смог бы выдержать этих печальных глаз, таких же, как и у меня, я бы наверняка бросился к ней и расплакался, но нет, я не мог, не смел. И вот мы опять идем с отцом к лесу, холод сковывает меня, руки коченеют, и сам я холодею. Высокая, широкоплечая фигура отца впереди, и я – щуплый, маленький, идущий позади него, жалкий, одинокий и ненужный кусок мяса, такого же мяса, за которым мы идем в лес сейчас, в его чащу. Тишина. Осенние листья уже падают с деревьев: желтые, красные, багровые, а желто-зеленые еще висят и колеблются на ветру. Вечно зеленая хвоя, и та желтеет и падает на землю, покрывая ее вместе с листочками ковром. Отец остановился и, подняв руку, тихо шепнул:

– Видишь? – указал он мне на просвет между ветками, я посмотрел в том направлении, там стоял олень, его массивную и гордо поднятую голову украшали огромные рога. Олень, навострив уши, к чему-то прислушивался.

Я видел его красиво блестевшую шерсть, белую грудь с подпалинами цвета какао, сильные ноги. Олень был так красив, что я не мог представить себе, как можно его запросто убить и сожрать?! Но отец был другого мнения, мясорубка войны ожесточила его сердце, но не мое…

– Прицелься и стреляй, – сказал он мне.

Мои руки задрожали, похолодели, и сам я чувствовал, что сейчас же рухну от страха. С высоты своего роста он смотрел на меня равнодушными глазами, в которых я ничего не мог прочитать: ни упрека, ни поддержки.

– Стреляй, – без эмоций повторил отец.

Я не мог.

– Не могу, – выдавил я, тихо пискнув.

– Что? – немного сердясь, спросил отец.

– Я… Я не могу! – выкрикнул я и, бросив ружье на землю, побежал.

Естественно, от моего крика животное испуганно встрепенулось и ускакало в чащобу. Слезы накатывались на меня, я не знаю, что это были за слезы: страха или жалости к себе или к этому животному, но они текли из моих глаз. Он нагнал меня на полпути, схватив меня и подняв над землей, он развернул меня к себе лицом и строго сказал:

– Посмотри на меня.

И я подчинился, я поднял свои заплаканные глаза и дрожащие губы. Он внимательно на меня смотрел, я не мог угадать, о чем он думал, но вот он заговорил ровно и спокойно. Хотя мне казалось, что он готов меня прибить за то, что я тут устроил.

– Серафим, – сказал он, – пойми, пожалуйста, одну вещь: ты – глава семьи в мое отсутствие. Хоть ты младше своих сестер, но ты главный в мое отсутствие. Ты уже взрослый, и пора становиться настоящим мужчиной, а не слезливым, трусливым мальчиком, держащимся за материнский подол. Ты понимаешь, о чем я?

Я молчал, отец продолжил:

– Я понимаю, убить живое существо сложно, жалко и страшно, но если ты не убьешь его, то умрешь с голоду. Ты можешь и не убивать его для себя, но не забывай: ты – мужик, и ты обязан защищать, кормить и беречь свою семью. Пока этим занимаюсь я, пока нет войны, но если она придет и меня призовут служить, я могу не вернуться, тогда ты останешься за главного, ты должен будешь защищать и кормить свою семью. Поэтому отбрось свою жалость к животным, в этом мире выживаешь либо ты, либо кто-то еще, вместо тебя.

Я с широко раскрытыми глазами смотрел на отца, я понимал, что он говорил. Но я не мог пересилить себя, как только я задумывался о том, что кто-то умрет от моей руки, меня начинало тошнить, и я чуть ли сам не терял сознание. Отец поставил меня на землю и сказал:

– Сын, подумай над моими словами, а сейчас, раз уж мяса мы сегодня не смогли добыть, пойдем на рыбалку.