История одного города

Почему же Щедрин говорит именно о градоначальниках? Вероятно, чтобы усилить сатирический эффект и придать дополнительную «зыбкость», неконкретность статусу Глупова – «сборного города», представляющего всю Россию. Некоторые градоначальники у Щедрина демонстрируют вполне губернские, а то и царские замашки. А иные идут еще дальше: градоначальник Бородавкин втайне пишет устав «О нестеснении градоначальников законами», единственный пункт которого гласит: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя». Г. Иванов, комментируя это место, указывает на следующий рассказ Владимира Одоевского: «Губернатор Ховен присутствовал в губернском правлении (во время оно), и когда, в споре, показали ему Свод, он взял его и сел на него, говоря: ну, где же теперь ваш закон?»[25]

Здание пансиона Рязанской губернской гимназии. Из альбома «Рязань в фотографиях XIX – первой трети XX века». 1868–1869 годы.

В 1858–1860 годах Щедрин служил вице-губернатором Рязанской губернии[26]

ПОЧЕМУ ЩЕДРИН ПОДРОБНО ОПИСАЛ НЕ ВСЕХ ГРАДОНАЧАЛЬНИКОВ ГЛУПОВА?

Для этого есть несколько причин. Во-первых, фрагментарность, нецельность хроники – элемент пародии на архивную летопись, которая может не сохраниться целиком, или на публикаторскую стратегию «фельетонистов-историков», избиравших для своих сочинений преимущественно анекдоты. Во-вторых, пародийно следуя за этими «фельетонистами», Щедрин исчерпывает «глуповский сюжет»: в тексте подробно описаны самые замечательные, самые типические, самые одиозные и «катастрофические» градоначальники; остальные правления – скорее штрихи к картине. Наконец, в «Истории одного города» есть прямое объяснение, почему одни градоначальники запомнились глуповцам, а другие нет:

Бывали градоначальники истинно мудрые, такие, которые не чужды были даже мысли о заведении в Глупове академии (таков, например, штатский советник Двоекуров, значащийся по «описи» под № 9), но так как они не обзывали глуповцев ни «братцами», ни «робятами», то имена их остались в забвении. Напротив того, бывали другие, хотя и не то чтобы очень глупые – таких не бывало, – а такие, которые делали дела средние, то есть секли и взыскивали недоимки, но так как они при этом всегда приговаривали что-нибудь любезное, то имена их не только были занесены на скрижали, но даже послужили предметом самых разнообразных устных легенд.

ПОЧЕМУ ЩЕДРИН ТАК СИЛЬНО МЕНЯЛ ПЛАН «ИСТОРИИ ОДНОГО ГОРОДА»?

Такое часто бывает с большими произведениями, которые публикуются частями, – например, начало «Войны и мира» Толстого вышло под заглавием «1805 год» и по мере работы над продолжением план был переработан радикально. Салтыков-Щедрин тоже углублял замысел «Истории одного города», возвращался к этому произведению до конца жизни. Два самых заметных изменения – появление последнего глуповского главы Угрюм-Бурчеева, которого нет в первой опубликованной версии «Описи градоначальников». По мнению исследователя Владимира Свирского, ввести Угрюм-Бурчеева и передоверить ему действия так и оставшегося лишь в «Описи» Перехват-Залихватского Щедрин решил после раскрытия «нечаевского дела» в конце 1869 года[27]. Другой пример резкого изменения плана – полная переделка главы о градоначальнике Брудастом: из «Неслыханной колбасы» он становится механическим «Органчиком», а съедобная фаршированная голова достается другому градоначальнику – Прыщу. В результате галерея начальников обогащается. Возникают разные типы правителей – безмозгло-охранительный и безмозгло-либеральный[28].

ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ ВЫСМЕИВАЕТ ЩЕДРИН – ИСТОРИЮ ИЛИ СОВРЕМЕННОСТЬ?

«История одного города» – не только сатира на прошлое России с 1731 по 1825 год (даты из предуведомления). Щедринская сатира по сути своей вневременна. Сам Щедрин, отвечая в частном письме на рецензию Суворина, утверждал: «Мне нет никакого дела до истории: я имею в виду лишь настоящее. Историческая форма рассказа была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни». Далее, уже печатно, Щедрин вновь разъяснил свои намерения: «Не “историческую”, а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною».