История одного крестьянина. Том 2

— Но если наших лучших солдат, наших лучших генералов, первых наших ученых, — вскричал Шовель, — увозят из страны, с чем же мы останемся, случись несчастье? Раштадтский конгресс растянулся до бесконечности — все это не предвещает добра. А потом ведь может подняться ветер, как в девяносто шестом году, и разметать наш флот, или англичане нападут на него и, подавив численностью, уничтожат, да и немцы, обнаружив, что мы остались без генералов, без опытных войск, без денег, могут пожаловать к нам в гости, — все это надо иметь в виду. А особенно, если учесть, что наше вторжение в Швейцарию и занятие нашими войсками Рима возмущают всю Европу, что на нас смотрят как на воров, что жители Вены, насколько можно судить по вчерашнему «Монитору», подняли против нас настоящий бунт: забросали камнями французское посольство, выбили стекла, сорвали наш флаг. И в такую-то минуту нас решают оставить без всякой защиты! А ведь речь тут идет уже не о роялистах и республиканцах, речь идет о существовании нашей родины, о нашей независимости. Или наша Директория состоит не из французов. Любое правительство, даже правительство Калонна, не стало бы подвергать нас такой опасности. И ради кого, ради чего? Ради того, чтобы Бонапарт мог покрасоваться во главе такой великолепной армии! Да что эти люди, с ума сошли?

— Нет, — сказал Шван. — Просто место члена Директории очень завидное, а если Бонапарт останется, никому там не усидеть, кроме него.

Шовель больше ни слова не сказал: он давно уже подозревал это. Поскольку Шван скоро уехал, намереваясь отбыть в Англию вместе с экспедицией, мы несколько дней не без тревоги ждали вестей об ее отплытии.

Основная масса солдат стягивалась в Тулон. И потому внутри страны и вдоль побережья происходило непрерывное передвижение войск. Выводили части из Генуи, из Чивита-Веккии. Возможно, и пятьдесят первой полубригаде предстояло участвовать в этом деле.

Газеты наперебой кричали о том, что придется дать бой в Гибралтаре, ибо англичане стоят на страже пролива. Брюна назначили командующим Итальянской армией. В наших краях было тихо. Все взоры были устремлены туда, на юг, и вдруг 26 или 27 мая 1708 года мы узнали, что наш флот поднял якоря и двинулся в Египет. Вслед за тем появились воззвания.

— Ну, еще бы, — сказал Шовель. — Конечно, гражданин Бонапарт предпочитает сражаться с кучкой дикарей в Египте, чем с англичанами. Эх, бедный ты мой Мишель, предвижу я, что настоящие бои развернутся здесь, на Рейне, как это было в девяносто втором и девяносто третьем годах. Ну, что нам делать в Египте? Правда, пять или шесть знаменитых разбойников — Камбиз[201], Александр Великий[202], Цезарь[203] и Магомет[204] — устраивали прогулки в эту страну. Она в некотором роде даже была их родиной, как родиной тигров считается Бенгалия. Все они устремляли туда взор и только там чувствовали себя хорошо. Но чтобы мы, чтобы наша республика была заинтересована в Египте, — это мне как-то непонятно. Хватит с нас и Европы, где нам надо держаться против всех монархов, зачем же нам еще турецкого султана себе на шею сажать!

Он брал какую-нибудь карту, из тех, что продавались у нас в лавке, и часами сидел над ней. Патриоты заходили к нему потолковать об экспедиции. Теперь поползли слухи, что мы нападем на англичан в Индии, — так думал Рафаэль Манк и старик Тубак, бывший школьный учитель в Димерингене. В газетах тоже писали, что мы двинемся в Индию, страну, откуда привозят перец и корицу. Шовель слушал эти немыслимые глупости, поджав губы, даже не улыбаясь. Лишь время от времени он в отчаянье восклицал:

— Боже мой, боже мой, почему это люди не видят дальше своего носа! Вот беда-то!

Однажды к нам явился Тубак, держа под мышкой какую-то толстую немецкую книгу, и объявил, что в той стране, откуда привозят перец и корицу, есть также бриллианты и золото, — он узнал об этом из книги. Он тыкал пальцем в страницу и восклицал:

— Теперь вы понимаете, гражданин Шовель, теперь-то вы понимаете, почему Бонапарт хочет попасть в Индию?