История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха

Кое-кого из этих писателей и поэтов я знал лично. Для каждого или почти каждого из них всетаки наставал такой момент, после которого не замечать что-либо было просто невозможно, грохотало такое событие, которое нельзя было не услышать, сколько ни затыкай себе уши,—скажем, арест друга или нечто подобное. От этого не могли защитить никакие, даже самые светлые воспоминания детства. И тогда наступал крах. Это печальные истории. В свое время я расскажу некоторые из них.

Таковы были внутренние конфликты немцев летом 1933 года. Они немного походили на выбор между тем или иным видом духовной смерти; и тот, кто прожил большую часть жизни в нормальной обстановке, чувствовал себя попавшим в сумасшедший дом или, скорее, в экспериментальную психопатологическую лабораторию. Ничего не поделаешь: так было, и я ничего не могу здесь изменить. Между тем это были относительно вегетарианские времена. Вскоре все пошло по-другому.

30

Итак, мне не удалось изолироваться в маленьком, защищенном со всех сторон частном секторе личной жизни; я понял это скоро — по той простой причине, что такого сектора просто не существовало. В мою частную жизнь ворвались сильные ветры и разом ее разметали. От тех, кого я мог бы назвать кругом моих друзей, к осени 1933 года не осталось ни души.

До этого времени у нас было небольшое профессиональное сообщество, состоящее из шестерых молодых интеллектуалов. Все — референдарии, все — накануне асессорских экзаменов, все — из одного и того же социального слоя. Мы вместе готовились к экзаменам, но это был лишь внешний повод; очень скоро мы на наших встречах перестали ограничиваться подготовкой к экзаменам, и группа превратилась в небольшой интимный клуб спорщиков. У нас были очень разные взгляды, но мы никогда не опускались до того, чтобы ненавидеть за это друг друга. Мы любили друг друга. Впрочем, нельзя сказать, чтобы наши взгляды и убеждения просто фронтально противостояли друг другу; скорее —что очень типично для молодой интеллектуальной Германии 1932 года — они замыкались в круг, причем крайние точки в этом круге соприкасались. '

К примеру, на крайнем левом фланге стоял Хес-сель (все имена моих тогдашних друзей вымышленные), сын врача, симпатизировавший коммунистам, на крайне правом—Хольц, офицерский сын, настроенный весьма националистически и милитаристски. Однако оба часто выступали единым фронтом против нас, то есть остальных четверых, поскольку оба вышли из «молодежного движения», оба «партийно» мыслили и были противниками буржуазности и индивидуализма; оба имели свой более или менее отчетливый идеал «общности» и «<удиного духа»; оба, как бык красную тряпку ненавидели джаз, модные журналы, Курфюрсгещдмм¹⁹¹, короче говоря, весь шикарный мир бешеных денег и лихих трат; ну и конечно, оба питали тайную страстишку к террору, только у Хессе_ля она прикрывалась странными для нее гуманистическими, а у Хольца — националистическими одеждами. Вероятно, одинаковые взгляды формируют одинаковые лица. Оба быьли похожи, и у того и у другого лицо было застывшее, сухое, без тени улыьбки. Они не уставали подчеркивать неулыбчивое уважение друг к другу. Впрочем, до поры до времени нам всем казалось, что в нашем кругу рыцарственность предполагается сама собой.

Двое других идеологических противников, прекрасно понимавших друг друга и на основе этого понимания порой выступавших единым фронтом против своих же союзников, быгли Брок и я. На политической шкале расположить нас быгло куда сложнее, чем Хесселя и Хольца. Политические взгляды Брока быгли революционными и крайне националистическими, тогда как я быгл консерватором и индивидуалистом; из идейного арсенала правых и левых мы1 выгхватывали принципиально разные боеприпасы. Но кое-что нас объединяло: оба эстеты, мы молились неполитическим богам. Божеством Брока быгла авантюра, причем коллективная авантюра большого стиля, вроде войны 1914-1918 годов или инфляции 1923-го, а лучше бы все вместе: я поклонялся богу моего любимого Гёте и Моцарта¹® Итак, мы с Броком были противниками, но противниками, подмигивающими друг другу. Ну и кроме

того, мы с Броком славно выпивали. Что до то он вовсе не пил, он был принципиально противник алкоголя, Хольц же часто напивался до свинского состояния.