История одного преступления

Выехав из Парижа накануне утром, Курне за все это время не спал и часу, всю ночь был на ногах и ничего не ел. Обшарив свой карман, он не нашел там бумажника, но нащупал корку хлеба. Он больше обрадовался этой находке, чем огорчился из-за потери бумажника. Деньги были зашиты в поясе Курне, а в бумажнике, по всей вероятности упавшем в колдобину, хранились письма, среди лих очень важное для Курне рекомендательное письмо, которое его друг Эрнест Кеклен дал ему к депутатам Гильго и Карлосу Форелю, бежавшим в Брюссель и поселившимся в Брабантской гостинице.

Выйдя из вокзала, Курне бросился в первую попавшуюся наемную карету и крикнул кучеру:

— В Брабантскую гостиницу!

Он тотчас услышал, как чей-то голос повторил: «В Брабантскую гостиницу», и, высунувшись в окошко, увидел человека, при свете фонаря карандашом заносившего что-то в записную книжку.

Вероятно, это был сыщик.

У Курне не было ни паспорта, ни рекомендательных писем, ни документов; он побоялся, как бы его ночью не арестовали, а ему так хотелось выспаться! «Только бы хорошую постель на эту ночь, — подумал он, — а завтра хоть потоп!» Доехав до Брабантской гостиницы, он расплатился с кучером, но не вошел в подъезд. Впрочем, он напрасно стал бы разыскивать там депутатов Фореля и Гильго. Оба они жили в этой гостинице под вымышленными именами.

Курне стал бродить по улицам. Было одиннадцать часов вечера, его давно уже одолевала усталость.

Наконец он увидел ярко горевший фонарь и на его стеклах надпись: «Гостиница Ла-Монне».

Он вошел в прихожую. Хозяин как-то странно посмотрел на него.

Тогда Курне догадался взглянуть на себя в зеркало.

Небритый, всклокоченный, с израненными руками, в испачканной грязью фуражке, в разодранной одежде — он был страшен.

Вынув из пояса двойной луидор, Курне положил его на стол и сказал хозяину:

— Сударь, я расскажу вам всю правду: я не бандит, я изгнанник; вместо паспорта у меня деньги. Я сейчас из Парижа. Я хотел бы прежде всего поесть, а потом выспаться.

Хозяин взял монету и, расчувствовавшись, велел отвести ему комнату и подать ужин.

На другое утро, когда Курне еще спал, хозяин гостиницы вошел к нему в комнату, осторожно разбудил его и сказал:

— Послушайте, сударь, будь я на вашем месте, я пошел бы к барону Оди.

— А что такое барон Оди? — спросил Курне спросонья.

Хозяин объяснил ему, что такое барон Оди. Что касается меня, то, задав тот же вопрос трем жителям Брюсселя, я получил три разных ответа, которые я привожу здесь:

— Это собака.

— Это лиса.

— Это гиена.

Вероятно, в этих трех ответах есть доля преувеличения.

Четвертый бельгиец ограничился тем, что, не определяя породы, сказал мне:

— Это дурак.[43]

Если говорить о занимаемой им должности — барон Оди был «начальник общественной безопасности», как этот пост называется в Брюсселе, иначе говоря, вроде как «префект полиции», помесь Карлье с Мопа.

Стараниями барона Оди, впоследствии оставившего эту службу и, к слову сказать, бывшего, подобно де Монталамберу, «простым иезуитом», бельгийская полиция в то время соединяла в себе черты русской и австрийской полиции. Я имел случай читать весьма странные конфиденциальные письма этого барона Оди. И по действиям и по стилю нет ничего циничнее и омерзительнее иезуитской полиции, когда она приподымает покров над своими сокровенными тайнами. Это производит впечатление расстегнутой сутаны.

В то время, о котором идет речь (декабрь 1851 года), клерикальная партия поддерживала все виды монархической власти; барон Оди простирал свое покровительство и на орлеанистов и на легитимистов. Я излагаю факты — и только.

— Так и быть, пойдем к барону Оди, — сказал Курне.

Он встал, оделся, почистился, как мог, и спросил хозяина:

— Где помещается полиция?

— В министерстве юстиции.

Действительно, в Брюсселе так заведено: полицейское управление входит в состав министерства юстиции; это не очень возвышает полицию и несколько принижает юстицию.

По просьбе Курне его провели к этому важному лицу. Барон Оди соизволил весьма сухо спросить его:

— Кто вы такой?

— Эмигрант, — ответил Курне. — Я один из тех, кого переворот заставил бежать из Парижа.

— Ваше звание?

— Морской офицер в отставке.

— Морской офицер в отставке? — повторил барон Оди заметно смягчившимся тоном. — Знали ли вы его королевское высочество принца Жуанвильского?

— Я служил под его начальством.

Это была чистейшая правда: Курне служил под начальством принца Жуанвильского и гордился этим.

После такого ответа управитель бельгийской общественной безопасности просиял и с самой любезной улыбкой, на какую только способна полиция, сказал Курне:

— Очень приятно, сударь; оставайтесь здесь, сколько вам угодно; мы не пускаем в Бельгию монтаньяров, но таким людям, как вы, мы настежь открываем двери.

Когда Курне рассказал мне об этом ответе Оди, я подумал, что прав был четвертый бельгиец.