История одного путешествия

— Это тебе Петров посылает. Через меня. Боится, что ты откажешься.

— Да зачем мне готовальня? — сказал я, до крайности удивленный подарком.

— Зачем тебе приготовальник, я этого не знаю, в гимназии не учился. Но ты не отказывайся, возьми, а то обидишь Василия. Конечно, он парень никчемный, а все-таки товарищ. Тут есть такая штука, — продолжал Вялов, открывая готовальню и показывая мне циркуль, — очень удобно ковырять в зубах.

— А что Петров с готовальней делал? Неужто тоже зубы чистил?

— Бог его ведает. Он любит такие миниатюрные вещи, — Вялов с удовольствием произнес мудреное слово, — мешок Петрова полон всякой всячиной. У него есть даже щипцы для завивки волос. Он все таскает с собою.

В обед мы вышли из узкой щели Дарданелл. На западе, вдалеке, проплыла и скрылась за кормою пристань Галлиполи. На узком, выдававшемся в море молу были видны серые шинели русских солдат. Мраморное море встретило нас почти полным штилем. Ветер спал, круглые волны мертвой зыби, отполированные солнцем, медленно переливались за бортом парохода. Все море казалось муаровым. Нижний слой, более светлый, принесенный течением из Средиземного моря, не смешивался с верхним, черноморским, и с палубы казалось, что темно-зеленые волны катятся по бирюзовому дну. Это было до того необыкновенно, что я до самого вечера не мог оторваться от игры голубых и зеленых теней мраморной воды.

На другое утро мы вошли в Босфор и долго пришвартовывались к Галатской набережной. День был серый, бессолнечный. Вокруг парохода, как мухи вокруг висячей лампы, кружились десятки турецких лодок, мешавших буксирам, тащившим пароход к пристани. На корме каждой лодки было устроено нечто вроде лотка, где были разложены всевозможные восточные сладости — халва, рахат-лукум, нуга, семиты, пончики, баранки и бог его ведает еще что. Кричали гребцы, кричали матросы, кричали перемазанные углем грузчики в рваных зипунах, и над всем этим криком, плеском воды, заглушая гудки пароходов и лязг железных цепей и лебедок, стоял непрерывный гул многотысячного города. Когда пароход подтянули к пристани, я с палубы увидел, как по перекинутому через Золотой Рог деревянному мосту непрерывной вереницей шли сотни пешеходов, ползли нагруженные арбы, с трудом протискивались автомобили, оттесняя к перилам повозки, запряженные лошадьми. Набережные были заполнены самой пестрой в мире толпой. Кого только тут не было, — турки в красных, засаленных фесках, в неправдоподобных пианах с отвислыми задами, греки в потертых военных френчах, армяне в подбитых мехом бесформенных куртках, откормленные, как свиньи на убой, розовомордые английские солдаты, французские синие жандармы, опереточные итальянские полицейские, матросы всех национальностей, русские солдаты и офицеры, сбежавшие в Константинополь из беженских лагерей, в рваных шинелях, в рваных гимнастерках, в рваных сапогах, но сохранившие свои кокарды и погоны. В этой толпе, как тени, скользили турчанки, прикрывая прозрачной чадрой раскрашенные лица, — почти все женщины были в черном в знак траура: уже третий год продолжалась оккупация турецкой столицы союзными войсками.

Спускаясь по узким и шатким сходням на набережную, Вялов поскользнулся и упал прямо в объятия глазевшего на пароход коренастого кубанца, за спиной которого висел красный башлык, похожий на мертвую птицу.

Даже город Вавилон
Нашим братом заселен,—

сказал Вялов кубанцу в виде извинения, потирая ушибленное колено.

7