История одного путешествия

Солнце вставало из-за ушедших далеко на восток снежных гор. Оторвавшись от круглой снежной вершины, раскаленный шар бросал острые низкие лучи на кипевшее вокруг шхуны Черное море. Невдалеке был виден берег — низкий, почти слившийся с уровнем моря. Рыжие растрепанные кусты вставали прямо из воды. Около берега, между кустами и нашей шхуною, море было белым от пены, которую с верхушек волн срывал ветер и нес назад, на юг, как растрепанные гривы вздыбленных коней. Со стороны открытого моря вода была зелено-черною, и тени высоких волн бежали навстречу нашей шхуне с непостижимой быстротою. Здесь ветер тоже срывал беляки и нес их над уровнем воды, так что создавалось впечатление, будто мы движемся в фантастическом мире, окруженные непрерывным струением пронизанных солнцем брызг. Шхуна ныряла в расселины, образовывавшиеся между волнами, зарывалась носом в упругую пенистую массу и вновь с трудом влезала на черную гору волны. С носа шхуны стекали серебряные водопады, и черная палка бугшприта была похожа на шпору, забрызганную конской пеной. Вой ветра оплошным гулом стоял в ушах, и все звуки — грохот волн, скрип пароходных досок, крик чаек, разметанных ветром, как снежные хлопья, голоса матросов, — все сливалось в один непрерывный высокий вопль. Ветер резал лицо, хлестал солеными брызгами, дышать было можно, только закрывши рот рукою.

Низкий берег по-прежнему медленно проползал вдоль левого борта шхуны, но ослепительные Кавказские горы уходили все дальше в глубину материка, — мы проходили вдоль берегов Колхиды, знаменитой Колхиды Язона, куда он приехал за Золотым руном, которое стерегла лучше всяких воинов таинственная болезнь — малярия. Вдалеке среди белых, пронизанных солнцем фонтанов, как будто выныривая из воды, показалась узкая черная полоса — волнорез города Поти.

Мы пришли в Поти с опозданием почти на четыре часа и целый день отстаивались в порту, ожидая, когда стихнет ветер. С борта шхуны был виден плоским, пустынный, как будто вымерший город. Около набережной стоял знакомый нам силуэт «Сиркасси», возвышаясь как небоскреб. Низкие домики, прижавшиеся к земле, малорослые деревья, грязные прямоугольники портовых складов — все было плоским, черным, безжизненным, как будто только что всплывшим над уровнем воды. На горизонте — далекие, ослепительно сиявшие за семьдесят верст Кавказские горы, стерегшие черную долину Риона, где даже зимою можно было заболеть страшной кавказской лихорадкой.

К вечеру ветер спал, море несколько успокоилось, все реже над черной тенью волнореза — солнце опускалось за море — взлетали огненные, пронизанные закатными лучами, сияющие фонтаны. Плотников, еле отошедший за день от приступов морской болезни, с ужасом думал о том, как волны снова начнут кидать нашу шхуну, но мы с Федей мучительно завидовали ему: от морского ветра, от соленых брызг приступы голода превратились в непрекращающийся зуд. По счастью, у нас еще были папиросы, которыми нас перед отъездом снабдили сотрудники Особого отряда, и табачный дым помогал нам преодолевать голод. На рассвете мы зашли ненадолго в Очемчиры, маленький черноморский городок, расположенный у подножия Кавказских (гор, в этом месте вновь приближающихся к морю, и после полудня добрались до Сухума. Погода за ночь резко изменилась — надул западный ветер, нагнавший низкие, серо-коричневые тучи, закрывшие вершины прибрежных гор, килевая качка сменилась боковой, куда более нудной, пошел снег, падавший тяжелыми, мокрыми хлопьями. Шхуна подошла к широкой деревянной пристани, торчавшей, как стрела, в глубине естественной, отлогой бухты. Городок, расположенный широким амфитеатром, скрывался за стеною вечнозеленых деревьев, никак не вязавшихся с мокрым снегом, облипавшим блестящие листья. После проверки наших документов, вызвавших большое недоумение среди грузин, нас все же пропустили в город, обязав, впрочем, прийти на другой день в сухумский отдел Особого отряда — для прописки. Первый же встречный объяснил нам дорогу к даче Лецкого — Лецкого в Сухуме, по-видимому, хорошо шали, — и мы пошли шоссейной дорогой, извивавшейся вдоль самого берега моря, назад, на юг. Отойдя версты три от Сухума, мы поравнялись с чугунной решеткой, за которой разросся необыкновенный, почти тропический сад: широкие веерообразные листья пальм были, точно кружевом, обрамлены тающим снегом, в бамбуковых зарослях, играя узкими зелеными стеблями, свистел ветер, по склону рассыпались темнолистые апельсиновые деревья, их ветки пригибались к земле под тяжестью плодов.

— Что за чудеса? — сказал Федя. — Холодюга такая, что зуб на зуб не попадает, идет снег, свищет морозный ветер — и вдруг пальмы и апельсины. Уж не снится ли нам все это?

— Это и есть дача Лецкого, — воскликнул Плотников, подходя к высоким, из кованого железа, узорчатым воротам, — гляньте-ка!

Действительно, к калитке, которую то закрывал, то открывал настежь беспокойный ветер, была привинчена медная дощечка:

Ф. П. ЛЕЦКИЙ, ГОРНЫЙ ИНЖЕНЕР.