История одного супружества

Но это был еще не конец. Невидимый мир, теперь сделавшийся очевидным, как те шифры, которые можно прочесть только в специальных очках. Это было всегда: список мужчин, арестованных за преступления на сексуальной почве, четверть из них – за соития с мужчинами, список имен прямо в газете, сразу после призыва «сломить хребет» воображаемой угрозе безопасности – едва подтвержденной и уж точно не подлежащей критике, – сотни сотрудников Госдепартамента, уволенных за слухи о непристойных поползновениях. Белый флотский врач, оправданный судом после того, как выколол глаза чернокожему, который предложил ему «нечистое извращенное соитие». И молодой Норман Вонг, улыбчивый, в изящном черном костюме, обремененный четырнадцатитысячным долгом за садовую ферму, который упросил белого военного летчика – своего любовника – убить свою жену ради страховки. Он повторял: «Я слишком сильно ее любил, чтобы самому застрелить». На фото некрасивая Сильвия Вонг, неубиваемая жена, в застегнутой под горло блузке, скрывающей раны, плакала в зале суда, потому что любила Нормана, а если его посадят, ей придется ждать два года, чтобы родить ему детей.

Позднее я пошла в библиотеку, чтобы посмотреть в лицо своим худшим страхам, заставила себя читать о вещах, которые даже судебный стенограф счел слишком «отталкивающими», чтобы приобщать к делу. Полицейские подглядывали в окна и замочные скважины, сверлили дырки в стенах, делали фальшивые потолки, чтобы лежать на стропилах и шпионить за бедными, ничего не подозревающими мужчинами. Максимальное наказание за такие преступления, как я узнала, только что повысили до пожизненного. А если не тюрьма, то регистрация в списке сексуальных маньяков. Дом моего сына будет навсегда отмечен красной галочкой. А потом я прочла про альтернативу и похолодела: стерилизация. Я не смогла узнать, исключили ли «извращенцев» к 1953 году из числа стерилизуемых, я обнаружила поразительную цифру: из-за этого мужское население Калифорнии сократилось. На двадцать тысяч. Я сдала эти книги в том же виде, в каком получила: с загнутыми страницами, засаленными, в пятнах, потрепанными, изорванными отчаявшимися читателями, которые предшествовали мне. В тот вечер я словно помешалась, и эти газетные вырезки стояли передо мной как преступники на опознании и глядели перед собой мутными глазами. Каждая представляла часть мира, который открыл мне Базз. Вся ложь и умолчания целого народа. Теперь сердцу Холланда придется это выдержать. Словно слуга, пробующий королевские яства, я съела свою порцию яда и больше не могла – не могла проглотить ни кусочка того мира, который пыталась от него спрятать.

Я достала перчатки, которые подарил мне Базз, и надела их. Красная птичка затрепетала на ладони. Я сжала руку в кулак и с ужасом почувствовала, как она трепыхается, силясь выбраться.

Телефонистка приветливо поздоровалась, и я велела ей набрать EX-brook 2–8600. Ответил скрипучий голос, похожий на сверчка. Я попросила соединить меня с мистером Драмером, будьте добры, а обладательница голоса ответила, мол, девушка, кто же звонит в такую рань. Я ответила, что это вопрос жизни и смерти, и ее, кажется, проняло. Щелчок – и мне отвечает сонный мужской голос, повторяющий:

– Перли? Перли?

– Я должна защитить сына, – сказала я.

Он спросил, буду ли я ему помогать.

– А я тебе о чем говорю?

Я сидела и смотрела, как рассветает, а он рассказывал, что мне нужно сделать. Снаружи, с крыльца, донесся дребезжащий звук стеклянных бутылок. Завелся и уехал грузовик. А я могла только сидеть на кушетке и слушать, слегка дрожа и думая, что все вокруг, наверное, оптическая иллюзия – даже те, кого мы любим. Мы думаем, что знаем их как облупленных, – как бы не так. Они огранены самым причудливым образом, у них сотни тайных граней, которые и за жизнь не успеешь обнаружить все. Острых как бритва, страшных граней. Я слышала Базза, нашептывавшего мне в ухо. Я могу спасти если не брак, то сына. Жизнь можно поменять, она может быть лучше, точно как ты мечтала, можно построить жизнь на утесе над бушующим миром. Выбирай: это или ничего. Третьего было не дано в те далекие времена, на моем аванпосте у моря. Только не для меня, чернокожей женщины.

II

Я никогда не забуду Эланду Гуд Робсон, жену певца Поля Робсона, которая в тот год давала показания в Конгрессе. Кон и Маккарти спрашивали, не коммунистка ли она, а эта гордая афроамериканка в цветастом платье и шляпке отказалась отвечать, сославшись на Пятую и Пятнадцатую поправки.

– Пятнадцатую? – переспросил сконфуженный Рой Кон.

– Да, Пятнадцатую, – царственно отвечала миссис Робсон. – Знаете, я чернокожая. И, как чернокожую, меня научили пользоваться защитой Пятнадцатой поправки.

Кон сказал ей, что это ерунда – Пятнадцатая касается избирательного права. Но она покачала головой:

– Я всегда прибегала к защите этой поправки… Видите ли, в этой стране я гражданин второго сорта и, следовательно, чувствую необходимость в Пятнадцатой. Именно поэтому я ей и пользуюсь. Я не равная остальным, белым людям.