История одного супружества

Другие женщины так не делали, они не гуляли по набережной под ручку с врагами. Они не мяли в руке красную птичку. Они не бросали вот так свои обязанности, браки, жизни.

– Ты пробовал угрожать?

– Пардон?

– Угрожать.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Ты о чем?

Я сердито глядела на него.

– Сам знаешь, о чем я.

Пару секунд я думала, что поймала его. Затем он понял, о чем я думаю, и выдавил слабую восхищенную улыбку.

– Шантаж не пройдет, – тихо сказал он. – Не со мной.

– Я кое-что почитала.

– Я все равно отказываюсь от старой жизни. Я знаю, ты злишься. Но полицией меня больше не напугать. И Холланда тоже, – сказал он, не моргнув. – Его держит что-то другое.

Я чувствовала, как кровь бросается то в голову, то к сердцу – было похоже на пульсирующие боли в конце беременности. «Не больно, – думала я каждый раз, когда в боку начинало пульсировать, – все, о чем я прошу, – чтобы снова не было больно». Все время, прошедшее с последнего визита Базза, я просила боль прекратиться, только это оказалась не боль – это страх волнами накатывал на меня.

– В тот вечер ты сказал «кто-то».

Он посмотрел на меня, сузив глаза.

– На самом деле у тебя на пути стою не я, да?

Там, у волнолома, я удивила нас обоих. Как изощренны мы в нашей способности скрывать от самих себя. Сознание – лишь малая часть нашего разума, медуза, плавающая в широком темном море знания и решений, – потому что даже я поразилась тому, что сказала потом:

– А другая.

* * *

Если каким-то чудом я доживу до золотого века, когда расовая война кончится, машины времени станут обычным делом, а человеческая душа будет изучена так же хорошо, как обратная сторона Луны, я вернусь в прошлое и найду ту молодую жену возле волнолома. Я обниму ее своими старческими руками и скажу, что все будет хорошо. Я скажу ей: ты думаешь, что узнала самое ужасное – прежний любовник пришел забрать твоего мужа, – но и это не все, еще и любовница, и все окончательно рассыпается. Но молодые жены не слушают старух. Их страхи еще так свежи, и нельзя помыслить, что их чувствует каждый.

– У них не может быть серьезно, – сказала я.

Он помолчал, подбирая слова.

– Мне нужна твоя помощь, там все сложно.

– Но как же ты… если у него женщина…

– Это ничего не меняет, – замотал он головой.

Я смотрела на него в крайнем изумлении – как это ничего не меняет? Мой муж снова вызывал сомнения. Женщина. Конечно же, это все меняет. Мужчина не может быть всем сразу, никто не может. Мы не можем принять форму сосуда, в который нас наливают, мы всегда и неизменно мы. Правда? И все же в моей памяти зазвенел велосипедный звонок.

Звук этого звонка всегда раздражал меня – каждую субботу Холланд подвозил Аннабель Делон. Все было просто: он работал на ее отца и пользовался таким доверием, что ему оказали честь – он отвозил дочь на занятия в университет. Непонятно, почему она не могла водить сама, может быть, отец не разрешал или считал, что у его принцессы должен быть чернокожий шофер. В общем, каждую субботу у Холланда была внеурочная работа: звенел звонок, нарушая мой покой, муж поднимал на меня встревоженные глаза, салфетка ложилась на стол смятой пирамидой, и он целовал меня на прощание. Я волновалась. Не только из-за того, как это выглядело – как всегда выглядел чернокожий мужчина рядом с белой женщиной. Но и из-за его красоты. Словно невидимая электрическая сила, которая вращает мотор, но сама не шевелится, его красота, похоже, зажигала в других страсть. Таков был его невинный дар. Но отец не напрасно доверял ему: Холланд никогда бы не обманул это доверие намеренно. Однако девушка могла. Он был невинен, как невинен бессмысленный цветок, открывающийся по утрам. Велосипедный звонок во дворе, брошенная на стол салфетка. Я знала, что может случиться, причем с кем угодно.

– Она помеха. Он сейчас находится в такой точке жизни, что не понимает, кто он и чего хочет. Ему трудно. Он перебирает варианты, и она – один из вариантов. Ты и Сыночек – другой. А теперь появился я.

– О чем ты?

– Ты вряд ли замечаешь, но он в панике. Он не знает, как он хочет жить дальше.

– Он же не собирается уходить к ней…

– Нет, но ситуация затруднительная.

– О, об этом я все знаю. С белой девушкой шутки плохи. Они такое могут выдумать… – Я разочарованно подняла руки: – Тети были правы.

– Что?

Холланд болен, но вовсе не так, как я думала. Дурная кровь, порочное сердце. Болезнь человека, дрейфующего в море, полумертвого, в зеленом свете нефтяного пламени, кричащего в пустой горизонт, просто чтобы услышать свое эхо. Чтобы убедиться, что жив. Мужчина в госпитале, девушка по соседству – это то же самое. Привидение, бьющее тарелки, чтобы кто-нибудь понял, что оно тут. Я не спасла его, я только замаскировала боль, как морфий.

Мы прошли мимо шумного автодрома. Среди криков и писклявого смеха я ощущала нервирующее присутствие статического электричества, которое проходило сквозь меня на пути куда-то еще.

– Не хочется тебя об этом спрашивать, но придется, – сказала я. – У него правда слабое сердце?

– Что такое?