История одного замужества

– Матвей Ильич и мухи не обидит, – великодушно вступился за почти коллегу поэт. – А муж в Пановой души не чаял. В отличие от Иннокентия Гавриловича, который руки в карманах держал, когда она его обнимала…

– Вот! Хотя внешне казалось, что у них вроде бы все хорошо…

– Думаю, именно ваши слова о руках в карманах навели следователя на подозрения, – любезно сказал Николай Сергеевич. – Потому что, строго между нами, Иван Иванович все-таки немножко тугодум…

И он украдкой поволок к себе на тарелку новую порцию вареников. Потому что, как вы уже догадались, больше всего на свете Николай Сергеевич любил не рассуждать о сенсациях и даже не сочинять стихи, а вкусно и от души поесть.

– Не дай бог, еще свидетелем меня вызовут, – сказала Клавдия Петровна с покушением на кокетство в низком голосе и тряхнула головой. – Как по-вашему, Амалия Константиновна, ведь они могут?

– Определенно, ведь вам придется рассказывать хотя бы о том, что говорил за ужином Матвей Ильич.

– Ах! Неужели в газетах обо мне напишут? – затрепетала передовая дама.

– Они и фотографию могут поместить, – хладнокровно заметила Амалия. – Сами понимаете, такой громкий процесс…

– Тогда придется одеться получше, – решительно промолвила Клавдия Петровна, с недоумением глядя на почти пустое блюдо, на котором буквально только что высилась гора источающих жар вкуснейших вареников. – И заказать новую шляпку. Или даже две?

– Чем больше, чем лучше, – сказала Амалия с улыбкой. – Ведь неизвестно, сколько раз вас будут вызывать.

– Да-с, – вздохнул поэт, – а почему такой шум? Потому, что жертвой стала известная актриса. Вот убили бы одну горничную Дуняшу, так никому и дела бы не было. Нашли бы того, кто это совершил, осудили бы и без дальнейших проволочек – на каторгу… без отчетов и без фотографий в прессе!

– Николай Сергеевич!

– Клавдия Петровна, ну вы же понимаете, что я прав! Прихлопнут простого человека – какой тут тебе сенсационный процесс? А вот актриса – это совсем другое дело…

– Между прочим, тебе ведь тоже придется выступать свидетелем, – вернула его с небес на землю родственница.

– Мне? Да почему же?

– Ты тоже был среди гостей на ужине у Матвея Ильича. И как хочешь, но ты обязан поприличнее одеться…

– У меня есть костюм почти новый, – подумав, решительно объявил поэт. – Интересно, а мне стихи свои прочесть не дадут?

– Стихи? Во время опроса свидетелей?

– Ну а что такого? Ведь меня наверняка спросят, чем я занимаюсь. Я отвечаю: поэт. Где вы печатались? То-то и оно, что почти нигде… Вот и придется стихи читать, чтобы мне поверили, – с надеждой прибавил Николай Сергеевич. – А что? Представители прессы в зале, это же какая реклама…

– Нет, Николай Сергеевич, я думаю, читать на процессе стихи ни к чему, – решительно заявила Клавдия Петровна. – А то ты, не дай бог, прочитаешь чего-нибудь такое, за что тебе же потом и попадет…

– Ну Клавдия Петровна, голубушка, как же можно! Я с разбором прочитаю. У меня, например, про березки есть…

– Не надо мне про твои березки говорить, я и так помню. Они у тебя склоняются печально и, как брошенные девушки, стоят.

– Ну и что такого? Это же поэтический образ…

– Ну да, поэтому и липы у тебя в другом стихотворении стоят печально и как брошенные девушки. – Клавдия Петровна была немножко сердита, что ей досталось меньше вареников, чем обычно, и не задумываясь нанесла удар в самое чувствительное место.

– Клавдия Петровна!!! Ты хочешь сказать, что я повторяюсь?

– Может, и не повторяешься, но пишешь об одном и том же…

– Амалия Константиновна! Вот вы, как человек, тонко чувствующий поэзию… Объясните мне, почему Пушкину всю жизнь можно было писать про женские ножки, а мне про березки нельзя? Я не понимаю… Это… как ее бишь… дискриминация, вот!

– Николай Сергеевич, право же…

– Не слушайте его, Амалия Константиновна, у него еще есть стихотворение про ивы, так они тоже склонились печально и стоят, как брошенные девушки…

– Клавдия Петровна! Голубушка, честное слово, я не узнаю вас!

…В саду смеркалось. По траве пробежал ветерок, раскачивая цветы. Хлопотливая птичка – трясогузка – села на окно, послушала, о чем говорят в освещенной комнате большие и важные люди, разочарованно фыркнула и улетела прочь.

Глава 22. Шкатулка без секрета

Амалия не любила рано вставать. По работе ей нередко приходилось проводить бессонные ночи и вскакивать ни свет ни заря, поэтому в обычной жизни она предпочитала наверстывать упущенное. Тем не менее, когда на следующее утро Амалия проснулась в своей спальне в «Кувшинках», она, даже не глядя на часы, определила, что сейчас еще слишком рано.

На этом, в сущности, можно было остановиться, повернуться на другой бок, подоткнуть подушку поудобнее и попытаться уснуть снова, но Амалия сразу же поняла, что ей этого вовсе не хочется.