История одной дуэли

Я уже выскочил, захватил и его портфель, поджидал с распахнутой дверкой.

– Подождём хозяина, пусть встречает, как положено, хлебом и солью, не каждый день такие гости к нему наведываются.

Но мы так никого и не дождались.

– Странно, – чуть стушевался Федонин, но азарта не утратил. – Что же могло стрястись? Не узнаю нашего морячка…

В прокуратуре никого не оказалось, один Бобров сидел в кабинете с открытой дверью и разговаривал по телефону. Осунувшееся лицо, пустой и холодный взгляд и прижатая к уху трубка. Рука подрагивала, в глазах – тоска.

– Чего ж ты, Маркел? – заикнулся было Федонин, но Бобров выбросил перед собой руку, останавливая его.

– Ладно… – Федонин свалился на стул. – Растрясло меня без привычки. Отдышусь.

Я так и торчал у дверей, предчувствуя недоброе.

– Садись, в ногах правды нет, – хмыкнул Федонин уже по инерции, его тоже забеспокоило поведение прокурора. – Можно было бы и чайку с дороги, но погодим.

Бобров хмурился всё больше и больше, кивал изредка.

– Я Михал Палыча отпускаю, – буркнул ему Федонин. – Шеф не велел задерживать. Отвезёшь нас завтра назад?

Бобров не ответил, казалось, он и не слышал вопроса, как-то осторожно положил трубку и тупо уставился в стол. Теперь до нас стало доходить, что случилось что-то сверхъестественное.

– Каримов застрелился, – проговорил прокурор тихо. – Полчерепа снёс. Я только что оттуда. Там народу!.. Поедете?

– Погоди! Когда? Как же так… – Федонин ухватился за крышку стола. – Сам, значит, решил? Не стал ждать…

– Зябликов осмотр трупа начал. Дынин ему помогает, – как в бреду твердил Бобров.

– Петровичу звонил?

– Нет ещё, – прокурор запустил пятерню в волосы, запрокинул голову, глубоко и тяжело выдохнул: – Из обкома звонили. Лев Андреевич. Допытывался.

– Вольдушев?

– И как всё успевает?

– Ваши же из райкома и доложили, – хмыкнул ядовито Федонин.

– Борданов.

– Звонил Игорушкину-то?

– Не успел.

– Дай-ка я сам, – Федонин потянулся к телефону. – Тебе нельзя. Ты в себя приди. И насчёт чайку подсуетись. С дороги горло пересохло. Я пока не охлажусь, с места не сдвинусь. Ужасная дорога к вам.

Ноги не слушались, я упал на подвернувшийся стул.

* * *

Он застрелился на кухне. Осталась недопитая бутылка водка на столе, и пистолет валялся у руки.

– Дверь взламывать пришлось, – бубнил над ухом Зябликов. – Жену с неделю как прогнал. Пётр Иванович, так удостоверение и не мог забрать…

Квашнин моргнул, подтверждая.

– А удостоверение зачем? – не понял Федонин. – Оружие табельное следовало изъять, а не удостоверение.

– Приказ довели до Управы. Списали его вчистую.

– Когда?

– Да вчера и сообщили. А раньше он открывал дверь. Игралиев к нему бегал.

В сапогах, в застёгнутом на все пуговицы кителе Каримов таращился на потолок, кровь залила шею и всю грудь.

– В город увезёте? – наклонился ко мне Илья.

– Сам справишься.

* * *

К сельскому кладбищу мы собирались вдвоём (Федонин остался в прокуратуре, звонил кому-то), но с нами увязался Бобров.

– Тошно в кабинете, – посетовал он. – Быстрей бы осень, надеждой только и живу.

– Что так? – Илья не слышал об увлечениях прокурора.

– Тёплая осень должна быть в этом году, охота будет в радость, хотя с дичью проблемы.

– Почему? – продолжал любопытствовать Дынин.

– В тихую погоду дичь прячется, чует охотника, в кундраках сидит, а в ненастье только и стрелять.

– Не одни воры, значит, ненастье жалуют?

– Кому не спится в ночь глухую, – буркнул Бобров, – таксисту, жулику и…

– И Митьке, соседу моему, у него любовница!.. Жена чуть не каждое утро с боем в дом пускает. Но не выгоняет.

– Вот именно. – Бобров предложил нам портсигар, знакомый рисунок парусника блеснул на распахнутой крышке.

– Как «Орёл»-то, Маркел Тарасович? – вспомнилось мне. – Бороздите моря?

Он пустыми глазами глянул мимо, затянулся папироской шумно и глубоко. Я уже не рад был, что всколыхнул ему душу. Другим стало его лицо, злым и отчуждённым.

– Продал я яхту, Данила Павлович.

– Продали? – не сдержал я сожаления. – Какая красавица была!

– Скандал поднялся.

– Что так?

– Нашлась сволочь. Жалобу накатала в обком, будто не на свои деньги её построил. Проверили, не подтвердилось, конечно, но предложили избавиться, чтобы не дразнить гусей…

Мы подходили к могилам Топорковых, единой оградой выделялись они, захватив большой участок земли, табличка белела под деревянным крестом.

– Это кто же постарался? – не удержался Бобров.

Илья скромно опустил ветку берёзы к кресту:

– Нам с дедом тут близко.

– А я и ни духом… – посетовал прокурор.

Мы помолчали, посидели на скамейке. Вместительным было кладбище, сколько глазу хватило, так и высились кресты. Выделялась могила с беседкой из кружевного металла. Одинокая женская фигурка, вся в чёрном, маячила в ней, мы прошли мимо, женщина смолчала, мы уходить – она ни с места.

– Жена Хансултанова, – пояснил Бобров на мой вопросительный взгляд. – На русском кладбище велела Хайсу хоронить, и Марата сюда же положили. С ним рядом. Шумели аксакалы, но кого она слушать будет? Говорит, так Хайса велел…

Мы помолчали. Разное в голову лезло. Слов не было.

– Что сын в записке-то написал? Здесь всякое болтают, – Бобров поднял на меня глаза.