История одной семьи

А мы, помню, сидим втроём у раскрытой печки-голландки и трясёмся от озноба. Трясло нас страшно. А на следующий день мы валяемся в постелях в сильнейшем жару. У меня при высокой температуре были жуткие галлюцинации: то какой-то мужик вдруг начинал ходить около моей постели, но не справа налево, а сверху вниз. И я просила маму: «Скажи ему, пусть он ходит по полу, а не сверху вниз!..» В другой раз вдруг в комнату въезжала грузовая машина, у неё открывались борта, и начинало ссыпаться зерно. Я задыхалась и снова умоляла маму прекратить это… и т. д.

На третий день температура спадала, но наступала такая слабость, что не хотелось двигать ни рукой, ни ногой.

Так мы дотянули до лета. И вот помню я, как мы с Женькой ходили в медпункт за лекарством. Улица наша – Советская – была очень длинная. Мы жили в доме № 1, а все значительные места (магазин, школа, библиотека, медпункт, может быть, при больнице) находились на противоположном конце. Мы ходили туда почему-то каждый день. Наверное, нам там делали какие-нибудь уколы, а домой давали таблетки хинина. Мы несли их в спичечном коробке. И вот бредём мы с Женькой слабые-слабые, поддерживаем друг дружку и сами себя уговариваем: «Вот дойдём до того кустика и сядем отдохнём». А потом намечали себе следующую вешку.

* * *

Летом мне мама делала отдельную, мою, комнатку, превращая в неё чуланчик при сенях. Я очень много болела, и там мне, по крайней мере, летом, было спокойно и уютно.

И День Победы я встретила в этой своей «комнатке». Как раз шли третьи сутки малярийного цикла, когда слабость совершенно не давала подняться с постели. Мама, уходя на работу, накормила меня, сунула в руки какую-то книжку (я уже читала) и сказала: «Я днём обязательно забегу и посмотрю, как ты».

Я нежилась в постели и наблюдала, как через крохотное оконце чуланчика светит луч солнца, а в нём танцует много-много пылинок. Очень красиво!

Прошло совсем немного времени, вдруг вбегает мама и кричит: «Дочка, победа, победа! Пойдём на митинг!» Вытаскивает меня из постели, надевает самое нарядное, какое было у меня на тот момент, платьице, на голову повязывает бант и тащит меня на улицу. У нас во дворе она обрывает все цветы с клумб – а цветов у нас было много, и мы с огромными букетами бежим с ней на нашу главную площадь, где полным-полно народу и все радуются и смеются от счастья. С построенной трибуны выступают один за другим ораторы.

Тут на трибуне оказался фронтовик, инвалид с одной ногой, конечно, на костылях. Он тоже что-то говорит. Мама суёт мне в руки огромный букет, подталкивает меня к трибуне и шепчет: «Отдай этому дяде и скажи ему „спасибо“!». Я кое-как вскарабкалась на трибуну, мне, конечно, со всех сторон помогали, отдала цветы фронтовику, не забыв прошептать «спасибо». И вдруг меня хватают, ставят на какое-то возвышение и шепчут: «Скажи что-нибудь, девочка». Девочка сначала испугалась, замялась, а потом вдруг выпалила: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Вот какая грамотная оказалась девочка!

Что тут началось!.. Меня схватили на руки и начали качать. Мама еле-еле отбила меня у этих энтузиастов.

Я читаю

Читать я научилась в 5 лет, причём сама. Не помню, показывала ли мне мама буквы и знала ли я их. Просто мой старший брат Гена пошёл в школу, а я начала ему дико завидовать.

У Геннадия при его светлой, далеко не глупой голове и золотых руках школа не заладилась с самого начала. Почему-то не сложились у него хорошие отношения со школой, и всё тут. Он еле-еле окончил 4 класса. Но это уже в Москве. А там, в Сибири, в Каратузе, он пошёл в 1 класс. Боже, как он страдал! В деревне не принято было провожать детей в школу, но Генку приходилось каждый день отводить туда за руку. Да и то частенько он потом всё равно сбегал и прятался где-нибудь до окончания занятий. А дома его заставляли делать уроки и поперву, конечно же, читать букварь. Как уже говорила, я изо всех сил завидовала Генке, пробовала садиться рядом с ним и просила показывать мне буквы, но ему и самому-то невмоготу было учиться, а тут ещё меня обучать, он грубо прогонял меня.

Читать его заставляли вслух и при этом водить пальцем по строчкам. И вот я исхитрялась так пристраиваться сзади и так замирать, что он меня не замечал. Я внимательно следила за его пальцами и его голосом и вдруг на каком-то этапе – о чудо! – я увидела, что понимаю текст!

Когда он заканчивал свои мучительные занятия и убегал на улицу, я тихонько брала букварь и повторяла урок. И однажды вечером я достала у Генки из его котомки букварь, подсела к маме и показала ей, что я вполне овладела техникой чтения. И мама, и отец были потрясены. Отец тут же сунул мне газету и потребовал, чтобы я ему читала. Но в газетах я справлялась только с крупными заголовками, мелкий шрифт ускользал от меня.