История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)

– Он был очень, очень смущен, просил не говорить тебе ни в коем случае, сказал, что деньги срочно нужны и что, как только вернется в Болгарию, перешлет сразу. Мы встретились с ним на Балтийском вокзале. Он туда пришел, а я приехала из Петергофа.

– Где же ты достала?

Я слушаю и не верю: папа униженно просил мою Ритку, у которой кроме книг – ничего, которая ходит в страшном зеленом пальто, не запахивающемся на груди? Бедный мой папа!

Начиная с 1957 года папа приезжает в Россию почти каждый год и, конечно, обязательно посещает юбилейные праздники по случаю окончания академии – через каждые пять лет. Эпизод из последнего приезда в Ленинград – когда отмечали 50 лет его выпуска – запечатлен на фотографии, помещенной в «Ленинградской правде»: на фоне главного штаба академии папа, в генеральской шинели, сидит среди своих сокурсников, расположившихся полукругом вокруг него. Кажется, именно тогда он произносит речь, отчитываясь перед альма-матер за всю свою жизнь.

Я могу понять, откуда горячая любовь к Родине у мамы, у меня. Но у папы? Откуда эта преданность и любовь? Самой большой похвалой до самой смерти у папы было: «Это – настоящий русак!» «Руса-а-ак», – говорил он, растягивая слово и тоном давая понять, что вкладывал в это понятие: умный, порядочный, широкий, интеллигентный, скромный… И хочется повторить слова, написанные папой незадолго до смерти: «У меня есть все основания утверждать, что любовь к России я не только впитал с материнским молоком, но что это была та начальная сила, которая дала толчок и которой можно объяснить сущность всей моей жизни».

Часть 7. Середина века: жизнь в Болгарии

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала —
Мне и вправду везло.
Только этого мало…

Все, что сбыться могло,

не как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало.

А. А. Тарковский

Папа, мама и Володя без меня в Софии. – Визиты в Болгарию. – Папины знакомые по Коминтерну выходят на свободу. – Неизвестные подробности репрессий. – Папин учебник «Патология, клиника и терапия поражений от атомного и химического оружия». – Вклад папы в медицинскую науку. – Перемены в Болгарии: Червенкова-старшего сменил Тодор Живков. – Рождение моих сыновей – старшего Сергея и младшего Георгия.

С 1952 года, после моего отъезда в Россию, жизнь в Софии потекла без меня. Мой брат окончил школу и поступил в медицинский институт. Папа дружил с Вовкой – тот мог запросто войти к нему в кабинет, усесться в кресло и болтать на разные темы, ничуть не смущаясь, что отрывает папу от работы. А эта болтовня, которой я стеснялась, ради которой никогда бы не посмела вот так бесцеремонно обратить на себя внимание, она-то и была общением и порождала близость, такую дорогую для меня, такую желанную. У меня двое взрослых сыновей, и теперь я это понимаю. Да здравствует чепуха, будь благословенна шутка, болтовня! Вовка приходил и к маме в комнату, садился на кровать в ногах, прерывал ее постоянное чтение и говорил часами. О чем? Я так не умела. Я не умела шутить, я не умела просто болтать.

Именно в то время Вовка придумывает прозвища: начинает звать папу Дембо, маму – Мэц или баба Мэца, а меня – Крети (от слова «кретинка»). Он чувствует себя любимым сыном. Теперь, под конец жизни, банальная аксиома: все родители любят своих детей – не представляется мне столь уж очевидной. Как сказал Л. Н. Толстой, «сколько голов – столько и сортов любви». Мои родители обладали редким даром любить.

– Дембо, Дембо, – говорит Вовка и входит в кабинет. – Дембо, десять левов дай-ка.

Папа, отрывая взгляд от бумаг, смотрит на сына, медленно вынимает кошелек из ящика письменного стола и отсчитывает нужную сумму.

– И книжку антифашистскую, ты же все равно ею не пользуешься.

В трамвае Вовка небрежно показывает эту книжку (документ антифашиста), дающую право на бесплатный проезд. Он, родившийся в 1938-м, не опасается кондукторов и контролеров.

И так день за днем. Да, в Софии жизнь шла без меня. Так же светило солнце, так же прекрасен был неповторимый софийский воздух, цвела глициния, свешиваясь большими синими и белыми гроздьями с балкона, и огромная агава на парапете разбрасывала в стороны свои острые мясистые листья. В углу балкона возвышался огромный фикус, посередине – плетеные кресла и столик. По утрам мама ходила на базар, торопилась сготовить обед, потом ложилась, и тут приходил папа. Мама спешила навстречу.

– А ты все вылеживаешься, рыльская принцесса? Все романчики почитываешь? – шутя говорил папа, оглядывая маму, снимая шинель.