История одной семьи (XX век. Болгария – Россия)

Счастье свободной новой жизни! Комната – солнечная, с окнами, выходящими на Примбуль. Давно из языка исчезли сокращенные названия, этот птичий язык начала советской власти, но мама и папа иначе не называли Приморский бульвар. Прекрасный зеленый бульвар, а над ним нависает то ли гора, то ли холм, и на холме стоит дом, в котором поселились мои родители. В широко распахнутые окна вливалось солнце, морской ветер шевелил легкие занавески, сверкало море, и виднелась бухта Голландия.

Через сорок пять лет я поеду в Севастополь на «Комете» из Ялты. Я не пойду с экскурсией; несколько часов буду бродить по бульвару, искать тот самый дом. Загляну в аквариум. Ощупывая глазами залив, буду отыскивать бухту «Голландия». Спросить не решусь – город «закрытый». Я приехала вместе с экскурсией и не должна ходить одна.

– Ты нашла этот дом? Ты его нашла? – Мама в возбуждении вглядывалась мне в лицо.

– Да, – кивала я.

Мне и самой хотелось быть уверенной в этом. В 1970-х годах выйдет книга Анатолия Мареты «Звезды Болгарии», где в статье о папе будет фотография этого дома.

«Моя часть была новая, кадровая, пограничная, расположенная на северном берегу бухты “Голландия”, в зданиях бывшего кадетского корпуса.

Я был молодым врачом на сравнительно большой должности (старший врач авиационного парка). Как коммунист, должен был хорошо работать. На меня возложили амбулаторный прием авиабригады. Вначале он был слишком большой, ибо моряки, учитывая мою молодость, рассчитывали, что я буду легко давать освобождение от работы. Мои старшие и более опытные товарищи – врачи эскадрилий Либерман, Догаев, Сорин, так же как и начальник медицинской службы бригады Журов, – украдкой наблюдали за качеством моей работы. Однако они быстро убедились, что я работаю правильно и быстро, необоснованных освобождений не даю и делаю обоснованные врачебные назначения. Больше всего они удивлялись быстрым и точным диагнозам, которые я ставил, и тому, что я их записывал по-латыни».

В коридоре их квартиры стояли два мешка с мукой, на кухне – бутылки с маслом. Мама раздавала муку знакомым и соседям. В голодные 1932–1933-е годы папа получал прекрасный паек.

– Вера Вячеславовна, муж ваш неверующий, но да благословит вас Господь, вы нас спасли, – шамкали (или, наоборот, хорошо поставленными голосами, с петербургским произношением благодарили) старушки из «бывших»…

В Севастополе папа расправил крылья. Он брался за все, и все удавалось. Он и летает на самолетах, и проверяет пищу, и лечит, и организует санатории, и стреляет, и занимается партийной работой.

Сейчас я думаю: какое счастье, что папа не поступил, как хотел, в Академию общественных наук; какое счастье, что не поддался на уговоры профессора марксистской философии М. С. Плотникова оставить медицину и перейти к нему в Институт философии; какое счастье, что устоял перед искушением быстрого продвижения по службе, когда в Севастополе комиссар морской авиабригады Рождественский настойчиво его уговаривал пройти сокращенный курс Военно-политической академии им. Толмачева, стать комиссаром, а через несколько лет и командиром.

За время учебы в Военно-медицинской академии произошло изменение в сознании папы – он отказывается решать вопросы мирового масштаба. Со всей энергией, обогащенный знаниями, рьяно включается в построение молодого советского государства. От профессионального революционера остается только то, что он верен до кончиков ногтей своей партии, и старается поделиться идеей построения социализма, учением Маркса и Ленина, со своими сотрудниками. Он неизменный член партбюро бригады, внештатный инструктор политотдела бригады, редактор многотиражной газеты при походах.