Большинство лагерного населения были западные украинки, в основном, крестьянки. У некоторых были родственники «у лiсi» — в лесу, в партизанах — другие сидели за то, что хоть раз накормили пришедших в деревню партизан. Иногда под видом бандеровцев приходили сотрудники МГБ и требовали их накормить, а потом всю семью забирала. Эта, на первый взгляд, серая лагерная масса оставила по себе ярчайшее воспоминание. По всем лагерям звенели их песни. Пели в бараках, пели на работе — если это была такая работа, как слюдяное производство — пели хором, на несколько голосов. Эпические песни о казацкой славе, тоскливые — о неволе, о покинутой семье, и бандеровские — всегда трагические, о гибели в неравной борьбе.
На Рождество 1954 года начальство не препятствовало традиционным представлениям. Ходили по баракам ряженые, разыгрывали историю рождения Христа. Гонений на песню я не видела никогда. Начальство, как видно, предпочитало не замечать. За бандеровские песни на воле давали по 25 лет сроку, поэтому их пели потихоньку. Я попросила записать для меня одну такую особенно замечательную песню, и мне было велено, заучив, тут же уничтожить запись:
Вот эта песня:
Я влюблена была в эти песни, знала их бессчётно. Потом на воле пела их своим друзьям, но не могла, конечно, передать их очарования. Их надо петь хором — это народное действо. Я слышала однажды пластинку с записями колядок в артистическом исполнении, но это было совсем не то. Не было безыскусности и настоящей торжественности. Даже на воле я помнила, что есть песни запретные, и долго не позволяла записывать некоторые из них на плёнку. Но теперь я рада, что в далёкой Москве есть несколько записей с моим слабым, подражательным пением — память москвичам обо мне и о замечательном явлении — украинской песне.
Через год после подавления восстания в Кенгире украинцы устроили в одном из бараков панихиду по жертвам. Там пели две песни:
Более осторожный вариант двух последних строчек:
Вторая песня, которую пели на панихиде: