История одной семьи

К этому времени уже стало ясно, что мы все работаем для ЧК. Хотя у нас были друзья-чекисты, но к самой этой организации Алёша с самого начала относился весьма отрицательно. Он сказал, что отказывается от работы, хочет уехать. Так и заявил: «Не желаю работать для ЧК». Тогда ещё можно было делать такие заявления.

Возвращались мы на немецком пароходе зимой 1922 года. Под Ригой застряли, и ледокол «Ермак» вытащил нас изо льдов. Вернулись в Россию в начале нэпа. Петроград несколько ожил, стало легче с продуктами, но всё ещё полно было памятью о голоде. Я поехала в Одессу навестить семью, но не застала там никого. Оказалось, что пока я была за границей, мой отец и маленькие брат и сестра умерли от тифа, вернее, от голода. Одного ребёнка мать ещё пыталась спасти. Продала квартиру за два килограмма пшена и уехала в Бершадь, где жили бабушка и тётка. Но ребёнка она не довезла, он умер в дороге.

Мы приехали в Москву, и там Алёше предлагали разные должности, но мы хотели жить, как все советские люди. Он решил работать кочегаром, как когда-то в молодости, и поступил на пароход «Пролетарий»; я работала под Москвой в столовой, созданной американской организацией по оказанию помощи голодающим. В столовой раз в сутки бесплатно кормили детей. Таскала воду, мыла котлы. Рабочих не хватало, было тяжело, но я помнила свой заграничный опыт и чувствовала, что, наконец, делаю что-то действительно нужное людям.

Алёша отправился в рейс в Германию, в Штеттин. Вернулся, и я съездила в Петроград его повидать. Ему снова предлагали поехать за границу по линии ЧК, но хотя работа кочегара его не слишком воодушевляла, он отказался. Вторично вернувшись из рейса, он рассказал, что генеральный секретарь Профинтерна Лозовский, с которым он был когда-то знаком в Париже, предложил ему работать от Профинтерна: организовывать в советских портовых городах «интернациональные клубы» и там приобщать иностранных моряков к коммунизму. И Алёша, хотя и говорил, что никогда не будет никаким чиновником, всё-таки согласился, потому что Лозовский ему доказал, что Профинтерн — очень важная организация, что надо перетянуть рабочих в красные профсоюзы. Первый интерклуб открылся в Петрограде. Ему дали двух помощников-иностранцев — старика англичанина, старого революционера, который называл себя Лениным Южной Африки, и бывшего американца, коммуниста по фамилии Блок. Это были первые иностранцы, с которыми мне пришлось говорить по-английски. Отсюда началась моя «английская карьера». Блок погиб в 1937 году.

Нам отвели для клуба помещение, там же мы и поселились. Я должна была родить, не стала устраиваться на работу, но много занималась делами клуба, который скоро стал оживлённым местом. Отец часто уезжал в Москву, в Профинтерн. Клубы создали в Одессе, в Баку и в других портовых городах. А потом решили развернуть аналогичную деятельность и за границей, и отца послали от Профинтерна в Роттердам и в Гамбург. Профинтерн был нелегальной организацией, отец считался представителем Совторгфлота.

4. Вторая поездка за границу

У меня был маленький ребёнок, Лёшка. В 1923 году я была зачислена в команду парохода, на котором выехала из России под именем Марии Андреевны Сорокиной, вышла в Гамбурге на берег и там осталась.

Жилось нам в Гамбурге привольно. В кафе, где собирались радикалы, мы встречались с анархистами, были связаны с немецкой компартией, которая тогда была в расцвете. Встречаясь на улице, немцы-товарищи подымали руку в приветственном жесте: «Хайль Москау». Изредка слышалось: «Хайль Гитлер» — и тот же жест. Мы ходили на митинги, где против находившихся у власти социал-демократов с одинаковой ненавистью выступали коммунисты и фашисты, солидаризируясь друг с другом под лозунгом «Долой Версальский договор!» Однажды мы слушали, как выступал оратор — против капиталистов, против тогдашнего премьер-министра, — и уже приготовились аплодировать, как вдруг он закончил свою речь словами: «Долой еврейский капитал». Оказался фашистом.

Мы были в Гамбурге, когда умер Ленин. Одно время я работала в советском консульстве делопроизводителем. Помню траурный митинг в консульстве. Один сотрудник выступил и сказал, что Ленин жив, что он никогда не умрёт. Консул Шкловский поморщился: что ещё за поповщина! К тому времени такие обороты речи ещё не привились.