История одной семьи

Самые светлые воспоминания детства связаны у меня с дедушкой-раввином. Когда я впоследствии слышала слово «джентльмен», оно у меня вызывало в сознании образ дедушки, с его сдержанными манерами, тихим голосом, внешним благообразием. Он аккуратно подстригал бороду, пейсы заворачивал за уши, вид у него был более светский, чем у религиозных евреев здесь, в Иерусалиме.

Бог, в существование которого я истово верила, представлялся мне похожим на деда, только более могущественным. Перед деловой поездкой отца в Киев, на которую семья возлагала большие надежды, я просила Бога: «Сделай так, чтобы поездка удалась, и я посвящу Тебе жизнь. А если не сделаешь, то буду знать, что ты несправедливый, неблагородный, не такой, как мой дедушка».

В своей детской религиозности я доходила до крайности, как потом во всех своих убеждениях. Терпимость пришла ко мне только со старостью. В детстве я ревностно следила за соблюдением обрядов и уличала даже дедушку в их нарушении. Например, по еврейскому закону курицу или утку с каким-нибудь дефектом нельзя употреблять в пищу. Я заметила, что каждый раз, как ребёнок или прислуга приносят дедушке «сомнительную» птицу, чтобы он дал о ней своё заключение, он выясняет, кто её прислал. На мой вопрос, зачем он расспрашивает об этом, дед ответил: «Если курицу принесли из богатого дома, я запрещу её есть, а если из бедного — скажу, что можно». «Но ведь, поев трефного мяса, бедняки попадут в ад!» «Нет, грех будет на мне. Да и Бог не такой уж суровый. Он понимает, что богатый еврей не очень пострадает, если выбросит курицу, а бедный пусть лучше съест и накормит детей». Я горячо молилась по ночам, чтобы Бог понял доброту деда и не покарал его.

Думаю, что деду я обязана первыми понятиями о справедливости. Запомнился мне такой случай. У дедушки с бабушкой была прислуга. Однажды она вернулась с базара очень довольная: мужик по ошибке дал ей сдачи на 20 копеек больше. Дедушка очень рассердился: «Если еврей обманул еврея — это его личный грех, а обманув гоя, ты бросаешь тень на весь народ. Это страшный грех».

У нас в семье была своя легенда. Один из наших предков тоже был раввином и даже считался святым человеком. Однажды его вызвали в суд свидетельствовать против еврея, который обвинялся в воровстве. Но выступить против единоверца — значило вызвать озлобление русских против всей общины, а солгать, защищая вора, он тоже не мог. Он пришёл домой и умер. Не покончил с собой, а просто умер, вместе с женой и дочерью. Но перед смертью договорился с Богом, что его потомки никогда не будут страдать от крайней нужды, хотя и богатыми тоже не будут. И что никто до седьмого колена не умрёт насильственной смертью. Так и получилось. Твой брат, погибший на войне — из восьмого колена нашего рода.

Я страшно любила деда и проводила с ним почти всё время. Никто в доме — ни бабушка, ни тётки — не могли зайти в комнату, когда дед-раввин принимал посетителей и выносил решения по спорным вопросам, а я была маленькая, никто меня не стеснялся, и даже разводы происходили при мне. У деда был приятель холостяк, что было большой редкостью, очень пожилой и довольно светский человек, дед с ним разговаривал на всякие философские темы. И однажды я с удивлением услышала, как дед ему сказал: «Конечно, такого Бога с седой бородой, который восседает на небесах на троне — нет, но какая-то высшая сила — существует».

О том, что евреи терпят несправедливость и гонения, я узнала очень рано. Во время дела Бейлиса мне было 8 лет. Я собирала девочек, и мы разыгрывали сцену суда. Каждой подруге я отводила какую-нибудь роль, а себя, конечно, назначала защитником. Помню, мы играли на балконе у подруги, и старик из этого дома потом рассказывал деду: «Ты бы слышал, какую речь она произнесла по-русски! Как настоящий адвокат! Наверное, будет большим человеком!»

Несмотря на бедность, мои родители с помощью деда сделали всё, чтобы я училась. С пяти лет я ходила в частную школу Хаймовича, где учили читать и писать по-русски, четырём правилам арифметики и началам географии. Мальчиков, насколько я помню, в школе не было, они ходили в хедер. Принято было и девочек учить Библии. Дед пригласил для меня частного учителя. Проучилась я с ним два месяца, читала и говорила на иврите, но дальше Книги Бытия не продвинулась, и никогда больше Библию не открывала.

Закончив школу Хаймовича, я поступила в сельское училище, обучение в котором было рассчитано на 6 лет. После училища можно было поступать в четвёртый класс гимназии, куда в это время стали принимать евреев.

Школа считалась бесплатной, но от родителей четырёх еврейских учеников директор получал по возу дров, а деньги, которые полагались на отопление, клал себе в карман.