История Оливера

Эрик Сигал История Оливера

Со смертью кончается жизнь, но не связи между людьми; в мыслях того, кто остался жить, продолжается мучительный поиск решения, которое, может быть, не найти никогда.

Роберт Андерсон

1

Июнь, 1969 г.

— Оливер, ты болен.

— Что ты сказал?

— Ты серьезно болен.

Специалист, который поставил этот поразительный диагноз, занялся медициной довольно поздно. На самом деле я до сегодняшнего дня думал, что он кондитер. Его имя — Филипп Кавиллери. Когда-то его дочь Дженни была моей женой. Она умерла. Нам она завещала опекать друг друга. Поэтому раз в месяц либо я приезжал к нему в Крэнстон, и мы играли в шары, выпивали и поедали экзотические пиццы, либо он приезжал ко мне в Нью-Йорк и развивал такую же бурную деятельность. Но сегодня, сойдя с поезда, он не приветствовал меня какой-нибудь легкой непристойностью, а крикнул:

— Оливер, ты болен.

— Правда, Филипп? Ну и что же со мной, черт побери, согласно твоему просвещенному мнению?

— Ты не женат.

Не распространяясь больше на сей счет, он отвернулся и направился к выходу. В руке он держал чемодан из искусственной кожи.

В лучах утреннего солнца город со своими стеклянными и стальными поверхностями казался почти приветливым. И мы решили пройти пешком кварталов двадцать до того места, которое я в шутку назвал своей холостяцкой берлогой. На углу 47-й улицы и Парк-авеню Фил повернулся:

— Как ты проводишь вечера?

— Очень занят, — ответил я.

— Занят, да? Прекрасно. Чем же?

— Работаю с Полуночным Десантом.

— Это кто — уличная шпана или рок-группа?

— Ни то, ни другое. Это — группа юристов, добровольно работающих волонтерами в Гарлеме.

— Сколько вечеров в неделю?

— Три, — сказал я.

Мы молча шли дальше.

На углу 53-й улицы и Парк-авеню Фил снова нарушил молчание.

— У тебя все равно остается четыре свободных вечера.

— Мне приходится много работать дома.

— Да, конечно. Домашние задания.

Фил нисколько не одобрял того, что я серьезно занимаюсь множеством важных проблем (например, призывными повестками). Поэтому мне пришлось намекнуть на их большое значение.

— Я часто езжу в Вашингтон. В следующем месяце буду представлять в суде дело по Первой поправке. Один школьный учитель…

— Защищать учителей — прекрасно, — сказал Фил и как бы между прочим добавил:

— А как в Вашингтоне насчет девочек?

— Не знаю. — Я пожал плечами и зашагал дальше.

На углу 61-й улицы и Парк-авеню Филипп Кавиллери остановился и посмотрел мне в глаза.

— Скажи, пожалуйста, когда, черт возьми, ты собираешься снова завести свой мотор?

— Прошло не так уж много времени, — сказал я. И подумал: тот великий философ, который утверждал, что время излечивает раны, забыл лишь сообщить, сколько именно его требуется.

— Два года, — сказал Филипп Кавиллери.

— Полтора, — поправил я его.

— Да, пожалуй… — ответил он. Его хриплый, еле слышный голос выдавал: Филипп все еще ощущает холод того декабрьского дня — всего полтора года назад…

Оставшуюся часть пути я пытался поднять ему настроение, расхваливая квартиру, которую снял уже после его последнего приезда.

— Значит, это она и есть?

Подняв брови, Фил огляделся. Везде царили чистота и порядок: утром я специально вызывал женщину.

— На что это похоже? — спросил он. — На современный сортир?

— Послушай, — сказал я. — Мне очень мало нужно.

— Оно и видно. Почти все крысы в Крэнстоне живут так же. А некоторые даже лучше. Что это за книги, черт побери?

— Юридические справочники, Фил.

— Да, конечно, — сказал он. — А как ты развлекаешься? Делаешь кожаные переплеты?

Я решил, что наступило время встать на защиту своей частной жизни.

— Послушай, Филипп, что я делаю, когда остаюсь один, это мое дело.

— Кто это оспаривает? Но сегодня ты не один. Поэтому мы с тобой выйдем в свет.

— Куда?

— Я купил этот модный пиджак, которого ты, между прочим, даже не заметил, не для того, чтобы смотреть какой-нибудь дурацкий фильм. И сделал себе эту стильную стрижку не для того, чтобы ты думал, какой я хорошенький. Мы будем общаться и наслаждаться. Мы заведем новых друзей…

— Каких друзей?

— Женских. Ну, давай, одевайся понарядней.

— Филипп, я иду в кино.

— Черта с два ты туда пойдешь. Послушай, я знаю, что ты собрался получить Нобелевскую премию за страдания, но я этого не допущу. Слышишь? Я этого не допущу.

Он злился все больше и больше.

— Оливер, — промолвил Филипп Кавиллери, изображая священника ордена иезуитов. — Я пришел спасти твою душу и тело. И ты будешь меня слушать. Да или нет?

— Да, отец Филипп. Что именно я должен делать?

— Женись, Оливер.

2

Мы похоронили Дженни ранним декабрьским утром. Нам еще повезло, потому что к полудню сильнейший ураган превратил Новую Англию в снежную пустыню.