История Оливера

Я вел себя прилично: беседовал с партнерами отца и с их родственниками. Сначала мы поговорили со стариком Уордом. Это было дружелюбное ископаемое, приехавшее со своими будущими ископаемыми – детьми. Потом мы перекинулись парой словечек с четой Сеймур. Еще недавно они были вполне жизнерадостной парой, но теперь говорили лишь об одном – Эверетт, их единственный сын, служил пилотом во Вьетнаме. Тема, согласитесь, не самая веселая.

Мама стояла рядом с отцом, принимая гонцов с дальних флангов предприятия Барреттов. Я даже познакомился с представителем профсоюза текстильщиков.

Выделить его в толпе старичков-миллионеров оказалось проще простого: этот мужчина по имени Джейми Фрэнсис был единственным, чей костюм явно не претендовал на лавры вещи от «Brooks» или «J. Press».

– Жаль, что ты так задержался, – сказал Джейми, – я так хотел, чтобы ты послушал мою речь. Смотри – все члены правления уже собрались.

Он показал на стол. Стоящие на нем золотые часы фирмы «Eternamatic» показывали 6.15.

– Твой отец – прекрасный человек. Ты должен гордиться им, – продолжал он. – Я сижу с ним за одним столом уже почти тридцать лет и могу сказать тебе, что он лучший в своем деле.

Я кивнул. Похоже, Джейми собирался прокрутить для меня повтор своего выступления.

– Ты не представляешь, что творилось в пятидесятые: собственники разбегались, как крысы, а предприятия переводили в южные штаты. На то, что будет с рабочими, им было начхать.

Это не преувеличение. Бывшие промышленные центры Новой Англии теперь превратились практически в города-призраки.

– А твой отец собрал нас на совещание и объявил: «Мы остаемся. Теперь помогите нам выдержать конкуренцию».

– И что было дальше? – сказал я, как будто Джейми ждал моего сигнала, чтобы продолжить.

– Нам нужно было новое оборудование, но ни один чертов банк не решился дать нам ссуду! – Выпалив это, он перевел дыхание. – Тогда мистер Барретт рискнул собственными деньгами. Он вложил свои триста миллионов долларов, чтобы спасти наши рабочие места.

Надо же – папа никогда об этом не рассказывал. То есть я никогда и не спрашивал.

– Конечно, ему сейчас нелегко приходится, – сказал Джейми.

– Почему?

Он посмотрел на меня и произнес всего два слога:

– Гонконг.

Я кивнул.

Джейми продолжил:

– И Тайвань. А теперь к ним присоединилась и Южная Корея. Вот же дьявол!

– Да, мистер Фрэнсис. Мало кто сейчас играет по правилам.

И я знал, что говорю.

– В более непринужденной обстановке я бы это назвал совсем другими словами! – воскликнул Джейми. – Он правда прекрасный человек, Оливер. Уж точно не такая сволочь – прости, – как другие Барретты.

– Да, – сказал я.

– Честно говоря, – добавил Джейми, – мне кажется, именно поэтому он так старается быть справедливым с нами.

В тот день я разглядел в собственном отце совершенно другого человека – он оказался единственным, кто разделял со мною то чувство, которое я раньше никогда в нем не замечал.

Но, в отличие от меня, папа гораздо больше делал, чем говорил.

Справедливость восторжествовала в ноябре.

После нескольких неудачных сезонов сборная Гарварда разгромила команду Йеля: четырнадцать – двенадцать. Решающую роль сыграла наша превосходная линия защиты, которая не дала Эли пробиться к воротам, и, наверное, какие-то высшие силы, которые наслали могучие ветра, дабы воспрепятствовать игре Масси. Все сидящие на трибуне фанаты Гарвардской сборной не скрывали счастливых улыбок.

– Игра была прекрасная, – радовался отец по дороге в Бостон.

– Не просто прекрасная – потрясающая! – ответил я.

Я точно повзрослел – теперь я переживал за Гарвард всерьез.

Впрочем, это не имело значения. Главное, что Гарвард победил.

Отец припарковал машину у офиса на Стейт-Стрит.

Мы направились к ресторану, чтобы, как обычно, заказать лобстера и обменяться дежурными фразами светской беседы.

Папа шагал бодро, как, впрочем, и всегда. Несмотря на возраст, пять дней в неделю он занимался греблей на Чарльзе и был в прекрасной форме.

За столом мы говорили только о футболе. Отец никогда не спрашивал (думаю, и не собирался), чем кончилась история с Марси. И вряд ли он стал бы затрагивать наши прочие «запретные темы».

Так что пришлось взять огонь на себя.

Когда мы проходили мимо «Барретт, Уорд и Сеймур», я начал:

– Отец?

– Да?

– Я хотел бы поговорить с тобой о… компании.

Отцу стоило огромных усилий не улыбнуться: спортсмены вроде него не расслабляются, пока не пересекут финишную черту.

Нет, это не было моим очередным внезапным порывом. Несмотря на это, я никогда не рассказывал отцу, какими сложными путями пришел к решению влиться в компанию. И не говорил, сколько времени мне потребовалось на это.

В отличие от всех моих остальных решений, это я обдумывал каждый день (и каждую ночь) с того судьбоносного папиного юбилея, который состоялся больше полугода назад.

Во-первых, я решил так потому, что что-то сломалось в моей любви к Нью-Йорку.

Это не тот город, который может вылечить от одиночества. А больше всего мне нужна была именно компания. Место значения не имело.