История Оливера

— А что думает Барретт? — спросил он, хотя я стоял перед ним. Мне захотелось отослать его к моему только что обретенному адвокату, мистеру Стайну, но я просто пробормотал: — Хорошо.

— Прекрасно, — сказал Стив. Про себя же я подумал, перефразируя покойную королеву Дидону: «Теперь меня употребили».

6

Наступило воскресенье. И я, естественно, не хотел идти. Но судьба надо мной не сжалилась. Я не получил никаких срочных сообщений, не было у меня и срочного дела. Не было и звонка от Фила. И я даже не заболел гриппом. Таким образом, лишенный всякого предлога уклониться от приглашения и держа в руке большой букет, я оказался на углу Риверсайд-драйв и 94-й улицы. Перед дверью Луи Стайна.

— Ага, — пропел хозяин, увидев мое подношение. — Ну зачем это? — И крикнул жене: — Это Оливер, он принес мне цветы. Она быстро подошла и поцеловала меня в щеку.

— Заходите и познакомьтесь с музыкальными мафиози, — скомандовал мистер Стайн. И обнял меня за плечо.

Десять или пятнадцать музыкантов стояли за нотными пюпитрами по всей комнате. Болтая и настраивая инструменты. В комнате царило оживление, инструменты громко звучали. Единственным предметом мебели, который украшал комнату, был огромный, до блеска отполированный черный рояль. Через большое окно и видел реку Гудзон и парк Палисады.

Я пожал каждому руку. Большинство напоминало повзрослевших хиппи. Те, кто был помоложе, напоминали молодых хиппи. Черт, зачем я надел галстук?

— Где Джоанна? — из вежливости спросил я.

— Работает до восьми, — сказал мистер Стайн, — познакомьтесь пока с ее братьями. Марти играет на рожке, а Дэвид на духовых и флейте. Вы видите, они восстали против своих родителей. Дочь — единственная притронулась к струне.

Оба брата были высокие и застенчивые. Дэвид же настолько робок, что в знак приветствия просто помахал своим кларнетом. Марти пожал мне руку и сказал:

— Добро пожаловать в музыкальный зоопарк.

— Я ничего в этом не понимаю, Марти, — чувствуя себя неловко, признался я. — Спросите, что такое «пиццикато», и я скажу вам, что это телятина с сыром.

— Так оно и есть, — сказал мистер Стайн. — И не надо извиняться. Вы не первый, кто приходит только слушать.

— Правда? — спросил я.

— Да. Мой покойный отец не знал ни одной ноты.

— Оливер, пожалуйста, скажите ему, что мы ждем, — воскликнула миссис Стайн. — Или же сами идите и играйте на виолончели.

— Терпение, дорогая, — сказал хозяин. — Я хочу удостовериться, что он чувствует себя как дома.

— Я и правда чувствую себя как дома, — сказал я любезно. Он толкнул меня на продавленный стул и поспешил обратно к оркестру.

Это было восхитительно. Я просто сидел, наблюдая, как эти чудики делают прекрасную музыку, как сказали бы мои школьные приятели. То Моцарта, то Вивальди. А потом кого-то по имени Люлли, о котором я никогда и слыхом не слыхивал. За Люлли последовали Монтеверди и самая лучшая построма, какую мне когда-либо приходилось пробовать. Пока мы ели, высокий застенчивый Дэвид спросил меня таинственным шепотом:

— Вы правда играете в хоккей?

— Играл, — сказал и.

— Тогда можно вас спросить?

— Конечно.

— Как сегодня сыграли «Рейнджеры»?

— Черт возьми, я и забыл! — Мой ответ его явно разочаровал.

Как я мог объяснить, что Оливер, бывший хоккейный фанат, сейчас настолько погружен в юридические дела, что забыл посмотреть, как «Рейнджеры» проигрывают или выигрывают у некогда обожаемой им мощной команды «Бостон Брюинз»?

Потом пришла Джоанна и тоже меня поцеловала. Видимо, у них такой ритуал. Она целовала всех подряд.

— Они свели вас с ума?

— Нет, — сказал я. — Мне в самом деле очень интересно.

И вдруг меня поразило, что я даже не вру. Гармония, которую я ощутил в этот вечер, была не только в музыке. Она была во всем. В том, как они разговаривали, хвалили друг друга за исполнение сложного отрывка. Единственное, что я смог припомнить из своей жизни, лишь отдаленно это напоминающее — игру гарвардских хоккеистов, когда они заводили друг друга, перед тем, как броситься громить противника.

Но здесь все были охвачены воодушевлением, просто исполняя музыку, с идя рядом. Во всем этом чувствовалось столько душевного подъема. Я еще никогда не бывал в мире, хотя бы отдаленно похожем на этот.

Только с Дженни.

— Доставай свою скрипку, Джоан, — сказал мистер Стайн.

— Ты с ума сошел? — возразила она. — Я абсолютно не в форме.

— Ты слишком много занимаешься медициной, — возразил он. — Тебе следует столько же времени уделять музыке. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.

— Нет, — твердо сказала Джоанна.

— Да брось ты! Оливер хочет послушать именно тебя.

Теперь она покраснела. Я попытался дать ей какой-то сигнал, но бесполезно. Затем мистер Стайн повернулся ко мне:

— Велите своей подруге, моей дочери, настроить скрипку. Прежде, чем я успел прореагировать, Джоанна, чье лицо приобрело цвет спелой вишни, перестала протестовать.

— О’кей, папа, будь по-твоему. Но хорошего звучания не будет.

— Будет, будет, — отвечал он. Когда она отошла, он снова повернулся ко мне: — Вам нравятся Бранденбургские концерты?