История отравлений. Власть и яды от античности до наших дней

В Бургундии обвинители Жана Кустена достигли своего. На чем бы они ни основывались, цель предприятия была прозрачна. Они хотели убрать от герцога Филиппа любимого камердинера, дабы избавить бургундскую политическую элиту от недостойного ее персонажа низкого происхождения. Он нарушал иерархию и унижал знать, занимая их место при стареющем и подверженном влиянию принце. Его семье принадлежали огромные земли. Бургундский двор следовало очистить от этого чуждого и зловредного элемента. Важно при этом, что Филипп Добрый никак не хотел верить в коварство своего слуги. Для достижения цели предпринимались чрезвычайные предосторожности. После проведенного расследования и допроса обвиняемого казнили тайно. Таким образом приближенные «великого западного герцога», «запаздывавшего с наказанием», позаботились о гарантии того, чтобы государь не отменил своего разрешения казнить виновного. Уничтожая Кустена, нетерпеливый наследник герцогского престола не только избавлялся от своего врага, но и утверждал свою волю участвовать отныне в принятии решений.

Итак, обвинение в отравлении отлично служило как принцу против угрожавших ему соперников, так и его расколотому распрями окружению. В результате становилось возможным осуществлять самые гнусные замыслы. Причем они подавались как очищение общества от недостойного выскочки. Подобный механизм работал благодаря легковерию и даже цинизму правителей, которые верили или делали вид, что верят отвратительным обвинениям, приводившим только к одному исходу. Разумеется, нежелательных и неудобных людей можно было погубить и другими способами. Ангеррану де Мариньи, например, в 1315 г. и советнику графа Савойского в 1416 г. инкриминировали ведовство. Предполагаемая связь с дьяволом сообщала данному преступлению универсальный святотатственный характер и делала его еще более серьезным, чем обычное отравление. В XVI в. Жан Боден в трактате «Бич демонов и колдунов» совершенно ясно указывал, что «убивать колдовством – это преступление гораздо большее, чем убивать ядом». В то же время, по крайней мере во Франции после 1450 – 1460-х гг., придворные реже впадали в немилость из-за обвинений в применении яда. Среди политических процессов времен Людовика XI нет ни одного, связанного с отравлением. Подобные обвинения в отравлении не выдвигались против маршала де Жие, хотя в его деле содержится несколько документов, призванных показать, что его близкие являлись отравителями. По всей Бретани рыскали специальные агенты, собиравшие сведения о родных и предках маршала. Его деда обвиняли в попытке отравить в 1450 г. брата Франциска I Бретонского, отца – в том, что он скрепил печатью приказ об отравлении, мать – что она отравила двух мужей. Яд не упоминался во время процесса против Жака де Бома, сеньора Самблансе, а также других, попавших в немилость финансистов. Не выдвигалось такое обвинение во время процесса герцога Бирона при Генрихе IV, хотя преступление тайного оскорбления величества хорошо сочеталось бы с использованием яда. Возможно, теперь достаточно было абстрактного упоминания о предательстве без уточнения способа его совершения. Однако в то же самое время поднимался еще один, еще более сомнительный вид обвинений.

От воздействия на общественное мнение к отравлению сознания

Обвинение в отравлении становилось частью политического процесса, причем речь теперь шла не столько о физическом уничтожении противника, сколько о его дискредитации. Публичное инкриминирование отвратительного преступления приводило к утрате легитимности того, к кому оно относилось. Подобная процедура широко применялась в XIII–XVI вв., однако, прежде чем перейти к рассмотрению этого инструмента поражения, уместно сказать несколько слов о виктимизации жертв дел об отравлении. В политических столкновениях позднего Средневековья это явление также играло свою роль.