История отравлений. Власть и яды от античности до наших дней

Обвинение предъявлялось тому, кого хотели устранить. Оно становилось своего рода рычагом для смещения с должности, дополнительным поводом для немилости, т. е. практическим средством погубить противника, который оказывался перед ним беззащитным. В самом деле, проверить факт отравления непросто, а с моральной точки зрения одно лишь намерение убить с помощью яда стоит совершенного акта. Именно так трактовался вопрос в римском праве, хотя в реальном применении его неумолимость несколько смягчалась. «Милость к отравителям неуместна», – утверждал один автор начала XVII в. Таким образом, не без оснований считалось, что очиститься от обвинений в отравлении очень и очень непросто.

При этом могущественные властители прислушивались к подобным наветам тем охотнее, чем менее устойчивой являлась их власть. Король Германии Генрих, сын Фридриха II, проявлял непослушание. Его обвинили в попытке отравить императора и бросили в темницу. В 1330 г. всесильный любовник королевы-матери Мортимер, сумел устранить мешавшего ему дядю короля герцога Эдмонда Кентского, воспользовавшись неопытностью Эдуарда III. Фруассар писал, что сэр Мортимер сумел убедить юного монарха, будто Кент хотел его отравить, чтобы овладеть короной.

Чуть раньше графиню Маго д'Артуа обвиняли в отравлении Людовика X, и тут тоже налицо были политические цели. Свидетели Жан и Изабель де Ферьен явно лгали по приказу лиц, имена которых намеренно замалчивались. Для Филиппа V, зятя графини, представляли опасность происки истинного вдохновителя дела Робера д'Артуа. Король поспешил организовать новое расследование, несмотря на заверения вдовы усопшего, что она удовлетворена предыдущим. Он хотел окончательно устранить все сомнения в вопросе о смерти Людовика X, а следовательно, о легитимности собственного правления. Специальное постановление Парижского парламента от 9 октября 1317 г. торжественно снимало с графини Маго д'Артуа все обвинения. Однако не все дела разрешались столь счастливо, особенно когда они касались лиц, не принадлежавших к высшей аристократии.

В XV в. один из авторов, размышлявших о резком падении людей, случайно оказавшихся на самой вершине общества, сопоставлял фигуры Пьера де Ла Броса и Пьера де Ла Виня. Один только Матье Пари объяснял применением яда внезапную немилость главного советника Фридриха II, в то время как дело Пьера де Ла Броса выглядело более основательным. И хотя истинный ход событий остается неясным, тем не менее похоже, что обвинение в отравлении принца-наследника дало врагам камергера возможность уничтожить выскочку. Хронисты отмечали, что падение «фаворита» (если применить удобный, хоть и архаичный термин) Филиппа III произошло в большей степени из-за зависти, чем на основании фактов. Эта зависть исходила от знатных баронов, недовольных вниманием короля к бывшему цирюльнику Людовика IX, от которого зависела щедрость монарха. Ла Брос выполнял функции камергера и на самом деле контролировал раздачи, от которых зависели гранды. Обвинение в предательском отравлении переполнило наконец чашу весов их недовольства. Привязанность короля не смогла спасти ненавистного двору парвеню, и в 1278 г. он отправился прямиком на виселицу, подобно разбойнику с большой дороги. Четырнадцать баронов радостно препроводили его туда; брат королевы герцог Брабантский и граф д'Артуа наслаждались зрелищем до тех пор, пока казненный не перестал дергаться. Данте в «Божественной комедии» обвинил в преступлении королеву Марию Брабантскую и объявил Ла Броса невиновным (Чистилище, VI, 22–24). И все же камергер погиб к изумлению парижан, которые, согласно хронике, не могли поверить, что человек такого высокого положения мог пасть так низко. Данное дело показывало, что яд способен не только сокрушать тело – он поражает общество.

Какие последствия для человека несло обвинение в отравлении, можно проследить на примере процесса Жака Кёра. Поднимаясь по социальной лестнице, казначей Карла VII нажил себе ожесточенных врагов. Некоторые стремились уничтожить богатого торговца из Буржа из личного корыстного интереса. Они искали повода начать преследование, который потом легко можно было бы забыть. В конце июля 1451 г., спустя восемнадцать месяцев после смерти Аньес Сорель, Керра обвинили в убийстве подруги короля. Карл VII, тяжело переживавший утрату, вознегодовал против казначея. Обвинительница Кёра Жанна де Мортань тем охотнее взялась за порученное дело, что, как и многие другие, являлась его должницей. Разумеется, потом она была удалена от двора за ложные обвинения. Тем не менее, хотя от обвинения в конце концов отказались, оно дало недругам беррийского богача время собрать другие, более основательные, которые привели к его политическому падению. Тома Базен удивлялся, что монарх прислушался к завистникам и изгнал Кёра, не согласившись, впрочем, на его казнь. Клеветники сумели добраться до сердца короля. Епископ Лизье, подводя итоги правления Карла VII, вскрыл механику дела Кёра и оценил его как нанесшее монархии вред.