А между тем эта прелестная девица любила всяческое разнообразие; недели две она охотно провела бы в крестьянском домике, питаясь хлебом и сыром; а один вечер, может быть, даже в темнице, на хлебе и воде; поэтому и в Танбридж она переехала с удовольствием. Она бродила по лесу, рисовала деревья и фермы; без конца читала французские романы; часто ездила в городок, не пропуская там ни одного представления, бала, фокусника или музыканта; много спала; по утрам ссорилась с матерью и братом; обнаружила маленькую сельскую школу и сперва ласкала учениц и мешала учительнице, а потом стала бранить учениц и издеваться над учительницей; и, разумеется, усердно ходила в церковь. Это была прелестная старинная церковка — настоящая маленькая жемчужина англо-норманской архитектуры, построенная на прошлой неделе и украшенная витражами, скульптурными головами святых, выведенными золотом текстами из Священного писания и резными скамьями. Бланш немедля принялась вышивать напрестольную пелену в чистейшем стиле Высокой церкви. Священник первое время считал ее святой женщиной — она совсем его околдовала: так искусно льстила ему, улещала его и обхаживала, что миссис Сморк, — которая сперва тоже была ею очарована, потом к ней охладела, а потом перестала с ней разговаривать, — с ума сходила от ревности. Миссис Сморк была женою нашего старого знакомого Сморка — наставника Пена и поклонника бедной Элен. Потерпев тогда фиаско, он утешился с молодой девицей из Клепема, которую ему сосватала мамаша. А после смерти мамаши взгляды его с каждым днем стали все более определяться. Он отрезал у сюртука воротник и отрастил волосы на затылке. Он пожертвовал кудрей, некогда украшавшей его лоб, и узлом шейного платка, которым немало гордился. Он вообще отказался от шейного платка. По пятницам не обедал. Служил часы на римский манер и дал понять, что готов принимать исповедь в ризнице. Хоть он и был самым безобидным созданием, но Маффин, служивший в диссидентской часовне, и мистер Симеон Найт, служивший в старой церкви, обличали его как опаснейшего черного иезуита и паписта. Мистер Сморк построил свою церковь на деньги, доставшиеся ему от матери. Боже мой! Что бы сказала эта жительница Клепема, услышав, что стол называют престолом, увидев, что на нем возжигают свечи, Цолучая письма, помеченные "в день святого имярек" или "в канун святого такого-то"! Все эти грехи совершал наш выходец из Клепема, и верная жена следовала его примеру. Но когда Бланш чуть не два часа беседовала с мистером Сморком в ризнице, Белинда, как зверь в клетке, ходила взад-вперед внутри церковной ограды, где возвышалось еще всего два надгробия, мечтая о третьем — для себя; только… только тогда он, наверно, сделает предложение этой злодейке, которая в две недели его обворожила. Нет, лучше она удалится в монастырь, примет католичество и оставит его одного. Вот какие дурные мысли приходили в голову жене и соседям Сморка — они подозревали его в прямых сношениях с Римом, она — в грехах, на ее взгляд еще более тяжких и гнусных. А между тем у бедняги и в мыслях не было ничего дурного. Почтальон не доставил ему ни одного письма от папы Римского; Бланш, правда, сначала показалась ему самой благочестивой, одаренной, разумной и прелестной девушкой, какая ему встречалась, и в церкви она пела восхитительно; однако вскоре мисс Амори стала его утомлять, ее манерные ужимки начали ему приедаться; затем он усомнился в мисс Амори; затем она устроила скандал в его школе: вышла из себя и набила девочек по рукам линейкой. Такой переход от восхищения к пресыщенности почему-то испытывали, сталкиваясь с Бланш, многие мужчины. Она старалась им понравиться и пускала в ход сразу все свои чары, — нацепляла на себя, так сказать, все свои драгоценности, — все улыбки, сладкие взгляды и ласковые слова. А потом ей надоедало стараться, и поскольку к самим этим людям она ничего не чувствовала, то и оставляла их в покое; и они, со своей стороны, наскучив ею, тоже оставляли ее в покое. Счастливый то был вечер для Белинды, когда Бланш ушла из их дома, а Сморк сказал с легким смущенным вздохом, что обманулся в ней: он вообразил, что она наделена многими бесценными достоинствами, но, кажется, это не более как мишура; он думал, что у ней правильный образ мыслей, но, кажется, религия для нее — всего лишь забава; а с учительницей она была непростительно груба, и Полли Рэкер нахлестала по рукам просто безжалостно. Белинда бросилась ему на шею, забыв и про могилу и про монастырь. Он нежно поцеловал ее в лоб. "Кто сравнится с тобой, моя Белинда! — сказал он, возведя свои прекрасные глаза к потолку. — Ты — лучшая из женщин!" Что же до Бланш, то, распростившись с ним и с Белиндой, она больше ни разу о них и не вспомнила.