История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Чего могла ожидать Фанни, представ перед двумя такими судьями? Ничего, кроме быстрого приговора, страшной кары, беспощадного изгнания. В случаях, подобных тому, в котором была замешана бедная Фанни, женщины не знают снисхождения; и нам это в них нравится; ведь помимо стражи, которой мужчина окружает свой гарем, и помимо тех надежных укреплений, какими служат женщине ее собственное сердце, вера и честь, есть еще все ее подруги, зорко следящие за тем, как бы она не сошла с пути истины, и готовые растерзать ее в клочья, если она оступится. Когда наш Махмуд или Селим с Бейкер-стрит или Белгрэвия-сквер по заслугам наказывает свою Фатиму, ее же мать покрепче зашивает мешок, ее же сестры и невестки сталкивают мешок в воду. И автор настоящей повести не видит тут ничего дурного. Он и себя торжественно причисляет к туркам. Он тоже носит чалму и бороду и горячо поддерживает школу мешка, бисмилла! Но об одном я вас прошу, о вы, непорочные, кому дано право казнить и миловать: будьте очень осторожны, чтобы по ошибке не сгубить невинную. Хорошенько удостоверьтесь в фактах, прежде чем дать гребцам приказ отчаливать, и не плюхайте свою жертву в Босфор, пока твердо не убедитесь, что она это заслужила. Вот и все, о чем я прошу для бедной Фатимы, больше я не скажу в ее защиту ни слова, клянусь бородой пророка! Если она виновна — так ей и надо, подымай мешок, швыряй его в Золотой Рог, где поглубже, а теперь, когда правосудие свершилось, греби к берегу, ребята, скорее домой, ужинать.

Итак, майор решительно ничего не имел против того, чтобы мисс Лора ходила гулять с Уорингтоном; напротив, он, как добрый старый дядюшка, всемерно поощрял эти прогулки. Пусть Уорпнгтон сводит ее на какую-нибудь выставку: в Лондоне наверняка найдется что посмотреть. Задумай Уорингтон повести ее в Воксхолл, этот снисходительнейший из людей и тут не усмотрел бы греха, — и Элен не стала бы возражать, — да и какой мог быть грех между двумя безупречно порядочными людьми — между Уорингтоном, который впервые в жизни видел вблизи чистую, благородную и безыскусственную девушку, и Лорой, которая, тоже впервые в жизни, постоянно находилась в обществе интересного и обаятельного мужчины, наделенного разнообразными талантами, живостью ума, простотой обращения, юмором и той душевной молодостью, которую он сохранил благодаря своей простой жизни и привычкам и которая так разительно отличалась от напускного равнодушия и кривых усмешечек Пена. Даже в грубоватости Уорингтона была известная утонченность, которой недоставало Пену при всем его щегольстве. И как непохожа была его энергия, его почтительная заботливость, его раскатистый смех и взрывы искреннего негодования на скучающую надменность султана Пена, словно нехотя принимающего почести! Почему Пен у себя дома напускал на себя такую томность, был таким деспотом? Его избаловали женщины, они это любят, и мы тоже. Они пресытили его покорностью, обкормили сладкой лестью, он утомился от своих рабынь и стал равнодушен к их ласкам. На людях-то он бывал оживленный и бойкий и достаточно чувствителен и горяч — подобно большинству мужчин такого склада и воспитания… Неужели эта фраза, как и предыдущая, может быть превратно истолкована, неужели кто-нибудь осмелится предположить, что автор подстрекает женщин к мятежу? Ничего подобного, еще раз клянусь бородой пророка. Автор и сам носит бороду. Он желает, чтобы его женщины были рабынями. А какой мужчина этого не желает? Я спрашиваю, кому приятно быть под башмаком? Да чем согласиться на это, мы скорее отрубим все головы в христианском (или турецком) мире!

Но если Артур был томен и вял и безразличен к милостям, которыми его осыпали, как могла Лора его полюбить, увлечься им до того, что не сумела и вполовину это описать, хотя всю дорогу в карете из Фэрокса в Лондон ни о чем другом не говорила? Не успевала Элен, захлебываясь от слез и возводя глаза к небу, досказать одну захватывающую историю — из тех времен, когда ее ненаглядный мальчик впервые надел штанишки, — как Лора начинала другую, столь же увлекательную и столь же окропленную слезами: рассказывала, как геройски он дал себе вытащить зуб либо отказался от этой операции; или как дерзко он разорил птичье гнездо либо как великодушно пощадил его; или как он подарил шиллинг старушке на деревенском выгоне или отдал свой хлеб с маслом маленькому нищему, который забрел к ним во двор, — и так далее. Плача и стеная, эти две женщины наперебой прославляли своего героя, а он, как уже давно мог заметить уважаемый читатель, не больше герой, чем любой из нас. Так почему же, почему неглупая девушка так его полюбила?