История Петра Великого

Шереметеву царь писал: «Всех милостию и прощением вин обнадеживать и, взяв Астрахань, отнюдь над ними и над заводчиками ничего не чинить…», «… и зачинщиков причинных ничем не озлоблять и только их препоручить и дать им жить на свободе и всяко тщитися, чтоб лаской их привлечь…», «… и под Астраханью без самой крайней нужды никакого жестокого и неприятельского поступка не воспринимать и то… если они весьма упорно явятся и не покорятся, чего мы, по отпискам их к нам, не чаем»[437].

Вышло именно так, как Петр не чаял. В Астрахани были две партии; одна часть жителей, во главе которой находилось духовенство, была расположена к примирению, другая все еще надеялась на успех в открытой борьбе с властью и, очевидно, рассчитывала на немногочисленность войска, которым располагал Шереметев. Митрополит Самсон и Георгий Дашков, строитель Астраханского-Троицкого монастыря, находились в переписке с боярином.

Когда Шереметев приближался к Астрахани, на встречу к нему явились духовные лица, некоторые стрелецкие пятидесятники и десятники, и разные инородцы с объявлением, что весь народ астраханский готов его встретить. Несмотря на это, однако, приходилось до вступления в город вести переговоры с астраханцами, между которыми заводчики бунта пользовались большим уважением. Когда от имени Шереметева в Астрахань к старшине Якову Носову приехал сызранский посадский человек Данила Бородулин, то Носов говорил ему в кругу, при всех: «Здесь стали за правду и христианскую веру, коли-нибудь нам всем умереть будет, да не вовсе бы и не всякий так, как ныне нареченный царь, который называется царем, а христианскую веру порушил; он же умер душой и телом, не всякому бы так умереть». Далее Носов говорил тихонько: «Ведь мы неспроста зачали! Это дело великое: есть у нас в Астрахани со многих городов люди… есть у нас письмо из Московского государства от столпа от сущих христиан, которые стоят за веру же христианскую». Когда Бородулин, взяв ковш вина, сказал: «Дай Боже (благочестивому государю многолетно и благополучно здравствовать!» – на это отозвался старшина, московский стрелец Иван Луковников: «Какой он государь благочестивый, – он, неочесливый, полатынил всю нашу веру!» В кругу раздавались бранные крики на государя: «Не сила Божия ему помогает, ересями Юн силен, христианскую веру обругал и облатынил, обменный царь. Идти ли нам, нет ли до самой столицы, до родни его, до Немецкой слободы и корень бы весь вывести; все те ереси от еретика, от Александра Меньшикова». И через несколько дней Яков Носов при подобном же случае говорил о Петре: «Я про его здоровье пить не стану: как нам пить про такого православных христиан ругателя? что вы не образумитесь? ведь вы и все пропали; обольстили вас начальные люди милостью; пропали вы душой и телом». Ко всему этому Носов, наконец, прибавил угрозу: «На весну и мы к вам будем».

Развязка приближалась. Когда Шереметев еще более подошел к Астрахани и послал туда письмо, чтобы перестали бунтовать, ответа не было, но пришло несколько дворян с вестью, что мятежники готовятся к отчаянной борьбе. Приходилось сражаться с бунтовщиками, причем повторилось явление, положившее конец стрелецкому бунту 1698 года близ Воскресенского монастыря. Царские войска дали залп; бунтовщики побежали, покинув пушки и знамена. Сначала они еще намеревались защищаться в кремле, но в тот же самый день вышли оттуда с просьбой о прощении. Шереметев велел всем положить оружие и на другой день занял кремль: на его пути по обеим сторонам улицы астраханцы лежали на земле.

Шереметев в этой схватке потерял 20 человек убитыми и 53 ранеными. В Москве говорили, что убитых и раненых мятежников было до 4 тысяч, но эта цифра едва ли может соответствовать истине. Такому же мнению подлежит рассказ Плейера о немедленной, после взятия кремля, казни 200 человек[438]. Из письма Шереметева к Головину, напротив, видно, что нужно было действовать крайне осторожно, потому что Носов, как писал Шереметев, «великий вор и раскольник, и ныне при нем все его боятся и в шапке с ним никто говорить не может». Замечателен отзыв Шереметева о бунтовщиках вообще: «Я такого многолюдства и сумасбродного люду отроду не видал, и надуты страшной злобой, и весьма нас имеют за отпадших от благочестия. Как надуты и утверждены в таковой безделице!»