История Петра Великого

Бубнов показал, что говорили о потехах непотребных под Семеновским и под Кожуховом для того, что многие были биты, а иные и ограблены, да в тех же походах князь Иван Долгоруков застрелен, и те потехи людям не в радость; говорили про дьяков и подьячих, что умножились; про упрямство великого государя, что не изволит никого слушаться, и про нововзысканных и непородных людей, и что великий государь в Преображенском Приказе сам пытает и казнит; говорили про морские поездки, которые тоже не нравились народу.

Авраамий считал непригожим, что в триумфальном входе в Москву после взятия Азова царь шел пешком, а Шеин и Лефорт ехали.

Этот эпизод кончился обыкновенным образом: Бубнов, Кренев и Руднев были биты кнутом и сосланы в Азов исправлять обязанности подьячих; Авраамий сослан в Голутвин монастырь. Посошковы остались без наказания[347].

Нельзя удивляться тому, что «потехи» Петра, Кожуховский и Семеновский походы, вызывали негодование массы народа. Для этих походов, значение которых оставалось непостижимым для толпы, для подъема обоза, перевозки орудий, военных снарядов, провианта требовалось несколько сот подвод. При всех схватках было довольно много раненых и обожженных порохом; много несчастий случалось от того, что самопалы разрывались в руках стрелков. Даже среди иностранцев резко осуждали маневры, устраиваемые царем[348].

Что касается до упрека, будто Петр сам пытал и казнил людей, то он повторяется неоднократно и впоследствии, особенно после возвращения Петра из-за границы, по случаю страшного стрелецкого розыска. Мы помним, что и прежде в народе ходил слух, будто царь собственноручно замучил своего дядю Петра Лопухина[349].

Достоин внимания упрек относительно скромности царя, шедшего пешком за экипажами Шеина и Лефорта при торжественном входе в Москву после взятия Азова. Потомству нравится именно эта скромность Петра, медленно дослужившегося до высших чинов, определявшего этим самым совсем новые, неслыханные до этого отношения личности государя к решаемым им задачам. Но в то время народ, привыкший видеть своего государя на первом месте, окруженного великолепием, всей пышностью царского сана, считавший царя полубогом, гнушался таким унижением его.

Народ ожидал от царя совсем иных преобразований, особенно же усиленного контроля над недобросовестностью чиновного люда. Пока, однако, царь вовсе не заботился о делах внутренней политики и скорее думал о войске и флоте. Сооружение последнего оставалось также совершенно непонятным для народа явлением; турецкая война была весьма тягостна для всех платящих налоги и служащих в войске. Участие царя в увеселениях иностранцев в Немецкой слободе вызывало также всеобщее негодование.

Неизвестно откуда распространился слух, будто царь Иван Алексеевич извещал всему народу: «Брат мой живет не по церкви, ездит в Немецкую слободу и знается с немцами». На кружечном дворе рассказывали, что государь беспрестанно бывает у еретиков в слободе; бывший тут иконник заметил: «Не честь он, государь, делает – бесчестье себе»[350].

Мы не имеем никаких данных, указывающих на существование разлада между Петром и Иваном. В народе же недовольные Петром легко могли надеяться на Ивана. Впоследствии являлись Лжеиваны. В глазах народа Иван, оставшийся дома, соблюдавший прежние формы придворного этикета, не имевший никаких отношений с еретиками-немцами, мог казаться представителем той старины, за которую стоял народ. О ненавистных новшествах Петра знали все, о болезненности, ничтожности Ивана – весьма немногие.

Впрочем, даже за границей говорили и писали о каком-то личном антагонизме между братьями, как это видно из одной современной брошюры, в которой рассказано об убиении Ивана Петром[351].

Заглавие этой брошюры «Храбрый московский царь и завоевание турецкой крепости Азова» не соответствует содержанию. О покорении Азова в ней почти ничего не говорится; зато в самых резких выражениях осуждается образ действий Петра по случаю переворота 1689 года. Сочинение написано в форме беседы некоторых лиц, русских и иностранцев, обсуждающих вопрос, насколько Петр имел право лишить Софью и Ивана жизни. В самом факте совершения такого преступления собеседники не сомневаются. Польский дворянин старается доказать, что царь не имел ни малейшего права убить своих ближайших родственников. Московский боярин, напротив, утверждает, что Петру нечего заботиться о народной молве и что устройство в России временного двоевластия было ошибкой. Создать, как он выражается, «двуглавое чудовищное тело»[352], значило подвергнуть государство ужасным опасностям. Русские, защищая Петра, остаются в меньшинстве. Немецкий учитель, постоянно указывающий на примеры истории и приводящий в изобилии цитаты из сочинений классических писателей древности, в заключение ссылается на слова Плутарха в его «Беседе семи мудрецов», что тираны редко доживают до глубокой старости, и высказывает предположение, что царствование Петра скоро кончится[353].