История похищения

Страдания пленниц немного скрасил неожиданный приезд начальника в маске, того самого, который навестил их в самый первый день. Он явился в бодром, приподнятом расположении духа и сообщил, что их могут освободить даже до 9 декабря, на которое были назначены выборы в Конституционную Ассамблею. Для Марухи эта новость имела особое значение, поскольку 9 декабря – это день ее рождения, и она несказанно обрадовалась при мысли о том, что ей удастся отпраздновать его в кругу семьи. Однако радость оказалась преждевременной. Надежды быстро развеялись: спустя неделю начальник заявил, что их не отпустят не только 9 декабря, но и на Рождество и даже на Новый год; заключение продлится гораздо дольше. Для Марухи с Беатрис это был страшный удар. У Марухи началось воспаление вен, ноги очень сильно болели. У Беатрис случился приступ удушья, а потом открылась язва желудка и началось кровотечение. Однажды ночью, обезумев от боли, она взмолилась, чтобы Золотушный в порядке исключения разрешил ей сходить в туалет, хотя по ночам их туда не пускали. Он долго думал, но все-таки согласился, предупредив, что подвергает себя огромному риску. Облегчения, впрочем, не наступило. Беатрис жалобно скулила, словно раненая собачонка, чувствуя, что умирает, пока Золотушный не сжалился над ней и не раздобыл у Дворецкого таблетку бускопана.

Как ни старались заложницы понять, где их скрывают, им это не удавалось. Судя по тому, что охранники боялись соседей, а также по шуму и голосам, доносившимся снаружи, их прятали где-то в городе. Безумный петух, кукарекавший в любое время дня и ночи, наводил на те же подозрения, ведь петухи, обитающие в многоэтажках, нередко теряют ощущение времени. Разные голоса неподалеку то и дело выкрикивали одно и то же имя «Рафаэль». Самолеты, судя по звукам, летали низко, а вертолет, похоже, зависал над самым домом. Марина уверяла (хотя ее версия так и не подтвердилась), что это начальство с инспекцией. Маруха и Беатрис считали ее уверения очередными фантазиями, однако действительно всякий раз, когда появлялся вертолет, тюремный режим ужесточался: в доме, как в казарме, срочно наводили порядок, дверь запирали изнутри на задвижку, а снаружи – на висячий замок; говорили шепотом, оружие держали наготове, еда становилась чуть поприличнее.

В начале декабря четверых охранников, стороживших пленниц с первого дня, заменили другой четверкой. Среди них был один, резко отличавшийся от остальных, странный, жуткий, словно из фильма ужасов. Его называли Гориллой, и он действительно был на нее похож: громадный, сильный, как гладиатор. Его черная, с темно-бурым отливом кожа поросла густым курчавым волосом, а голос звучал так оглушительно, что понизить его до шепота Горилла был не в состоянии, а потребовать этого от него никто не отваживался. Рядом с ним все чувствовали себя пигмеями. Вместо самодельных шортов, которые носили все охранники, Горилла щеголял в спортивных трусах и облегающей майке, которая подчеркивала его великолепный торс. На шее висел медальон с изображением Младенца Христа, на запястье он носил амулет, а громадные светлые ладони были испещрены глубокими, словно выжженными огнем, линиями судьбы. Горилла еле помещался в комнате и чувствовал себя там, как слон в посудной лавке. Для заложниц, которые уже нашли общий язык с прежней охраной, его появление было сущим несчастьем. Особенно для Беатрис, которую Горилла возненавидел с первого взгляда.

В те дни тюремщиков и пленниц объединяла скука. В преддверии Рождества хозяева пригласили в дом священника. Знал он о заложниках или нет, неизвестно. Падре и хозяева усердно молились, пели рождественские песнопения «вильянсико», угощали детей сладостями и пили яблочное вино, которое в этом семействе принято было пить в торжественных случаях. Потом кропили дом святой водой. Воды понадобилось столько, что ее пришлось приносить в больших бензиновых канистрах. Когда священник ушел, хозяйка зашла в комнату узниц и окропила телевизор, матрасы и стены. Заложницы были застигнуты врасплох и не знали, как на это реагировать.

– Водичка не простая, а святая, – пояснила хозяйка, окропляя их мокрой рукой, – она нас защитит, и с нами ничего не случится.

Охранники перекрестились, пали на колени и с ангельским благоговением подставили головы под очистительные брызги.

Столь характерный для антьокийцев молитвенно-разгульный настрой держался весь декабрь. Маруха, которой было не до веселья, попыталась скрыть от своих похитителей, что 9 декабря у нее день рождения: ей исполнялось пятьдесят три года. Беатрис пообещала ее не выдавать, но тюремщики все равно узнали об этом из телепередачи, подготовленной детьми Марухи и показанной накануне.

Смотря телепередачу, охранники чувствовали себя тоже в какой-то степени включенными в этот семейный круг.

– Донья Маруха! – воскликнул один из них. – Поглядите, как молодо выглядит доктор Вильямисар! А как хорошо держится! И так вас любит!