История полковника Джека

Я поблагодарил его и ушел в самых расстроенных чувствах, не зная, что мне делать с самим собой и с моим неправедно нажитым богатством; и вот побрел я в раздумье, один, моей знакомой дорогой через Мурфилдс в сторону Степни; тут стал я прикидывать, что же предпринять, и мне пришло в голову, что раз этот голубчик спрятал свою добычу на моем чердаке, а его, чего доброго, схватили, то он может во всем признаться и направить полицию прямо ко мне за награбленным, они обнаружат его добро, и тогда я пропал, меня арестуют как сообщника, хотя я понятия не имел об этом деле и не принимал в нем участия.

Пока я так размышлял, находясь в полной растерянности, я вдруг услышал, что кто-то меня окликает; оглядываюсь и вижу Уилла, бегущего ко мне. Сперва я не знал, что и подумать, однако приободрился, увидев, что он один; я остановился в ожидании и, когда он подошел ко мне, спросил:

- Как дела, Уилл?

- Дела? - говорит Уилл. - Такие, брат, дела, что пропал я. Ты когда был у себя дома?

- Я уже видел, что ты там оставил, - сказал я, - но что все это значит? Откуда ты это взял? На этом ты и попался?

- Эх, - говорит Уилл, - на всем вместе. Полиция ищет меня, и, коли сцапает, мне крышка, потому как Джорджа отправили в тюрьму, и, спасая свою шкуру, он выдал меня и остальных.

- Почему же крышка? - спрашиваю я. - Почему тебе крышка, если сцапают? Что же с тобой сделают, а?

- Что сделают? - говорит он. - Да повесят, вот что. Даже если гвардия короля и недосчитается через это одного из своих солдат, все равно повесят, это так же верно, как то, что я стою сейчас перед тобой жив-здоров.

Я сильно перетрухнул и спрашиваю:

- А как же ты собираешься выпутываться?

- Не знаю, - говорит он. - Уехал бы за границу, если бы знал как, но я не сведущ в таких делах и даже не знаю, как за это взяться. Хоть бы ты посоветовал мне, Джек, - говорит он, - ну, скажи, куда мне податься? Я бы хотел куда-нибудь за море.

- Значит, думаешь уехать, - говорю я. - А что будешь делать со своим добром, которое спрятал у меня на чердаке? Там ему оставаться нельзя, говорю я, - потому что, если меня сцапают и выяснится, что это те самые деньги, мне крышка.

- Плевать я хотел на это добро, - говорит Уилл. - Хочешь, забирай его, когда я смоюсь, и делай с ним, что угодно. А я должен бежать и брать с собой его не могу.

- Не нужно мне его, - говорю я ему. - Я лучше схожу за ним и принесу тебе, - говорю я. - А я с ним связываться не хочу. Да там еще столовое серебро, куда мне его-то девать? - говорю я. - Куда бы я с ним ни пошел, меня тут же задержат.

- Насчет серебра, - говорит Уилл, - его бы я живо пристроил, да вот только не должны меня видеть среди старых моих друзей; на меня ведь уж донесли, так что любой теперь выдаст. Но, если хочешь, я скажу, куда пойти, чтобы сбыть его, вопросов там задавать не станут, только скажи им заветное словцо, какое я тебе открою.

И он сказал мне пароль и направил к ростовщику, что жил возле Суконного ряда; а пароль был такой - "Чистой Тауэрской пробы"; наставив меня, Уилл сказал:

- Я уверен, Полковник Джек, что ты меня не выдашь, и я тебе обещаю, если меня схватят и решат повесить, я твоего имени им не открою; сейчас я пойду в один кабак, который называется Кабачок-на-Бромли-возле-Дуги, мы с тобой там не раз бывали, - говорит он, - там я отсижусь до темноты, а позднее переберусь ближе к городу и проведу ночь под стогом сена - место тоже нам с тобой известное; если ты не успеешь обделать дело и застать меня там, я вернусь к Дуге.

Я пошел домой, взял драгоценный товар и отправился с ним в Суконный ряд; услышав заветное: "Чистой Тауэрской пробы", они без лишних слов забрали у меня все серебро, взвесили его и заплатили из расчета два шиллинга за унцию; с этим я ушел и поспешил на встречу, но было уже слишком поздно, чтобы застать его в первом месте, поэтому я пошел прямо к стогу сена, где и нашел его крепко спящим.

Вручив ему его богатство, размеров которого я в точности не знал, так как не считал эти деньги, я вернулся к себе на квартиру уже затемно и совершенно измученный. Я сразу лег спать, однако, несмотря на ужасную усталость, долго не мог заснуть, а если и спал, то очень неспокойно; только я заснул по-настоящему, как тут же проснулся от стука в дверь, такого, словно ее хотели вышибить, и от криков: "Эй, люди, вставайте, откройте констеблю, мы пришли за вашим жильцом с чердака".

Я до смерти перепугался и сел на постели, но, когда совсем очухался, все было тихо, только два ночных сторожа стучали своими колотушками по дверям, - значит, три часа уже пробило и приближалось дождливое утро. Я понял, что это был сон, и, счастливый, снова лег, но вскоре меня опять разбудил тот же шум и те же слова. На этот раз я проснулся быстрее, соскочил с кровати и, подбежав к окну, обнаружил, что прошел еще только час, так как сторожа выстукивали "четыре", после чего все быстро стихло; я снова улегся и остаток ночи проспал уже спокойно.