История правления короля Генриха VII

Несколько ранее этого времени[225] герцогиня привлекла на свою сторону доверенного слугу короля Генриха, некоего Стефена Фрайона, который был у него французским секретарем, — человека деятельного, но беспокойного и недовольного. Фрайон перебежал от него к королю Франции Карлу и поступил к нему на службу как раз в то время, когда тот начал затевать открытую вражду с королем[226]. Король Карл, постигнув сущность и цели Перкина и будучи сам не прочь использовать любую возможность во вред королю Англии, по внушению Фрайона и подготовленный леди Маргаритой, немедленно отправил некоего Лукаса и Фрайона послами к Перкину, дабы те уведомили его, что король хорошо к нему расположен и желает помочь ему отстоять свое право перед королем Генрихом, узурпатором английского престола и врагом Франции, и хотел бы, чтобы он приехал к нему в Париж. Теперь, когда столь почетным образом его пригласил столь великий король, Перкин почувствовал себя в раю. Сообщив своим друзьям в Ирландии, дабы их ободрить, что он услышал зов судьбы и о своих больших надеждах, Перкин тотчас отплыл во Францию. По приезде к французскому двору он был с великими почестями принят королем, который приветствовал и величал его титулом герцога Йоркского, поселил и устроил в великолепных покоях и, чтобы в еще большей степени придать ему облик государя, приставил к его особе почетную охрану, капитаном которой был лорд Конгрессол. Придворные примкнули к королевской игре (хотя и плохо преуспели в лицедействе), ибо видели, что на это есть государственные причины. В ту же пору у Перкина объявились многие знатные англичане: сэр Джордж Невилль[227], сэр Джон Тейлор и около сотни других. Между ними был и Стефен Фрайон, о котором мы уже говорили; он и тогда и много позже разделял его судьбу и по существу был главным советником и участником всех предприятий. Но со стороны французского короля все это было лишь уловкой, нужной ему, чтобы легче склонить короля Генриха к миру. Поэтому, как только на алтарь мира в Булони была пожертвована первая крупица благовоний[228], Перкин растаял в воздухе вместе с дымом. Впрочем, дорожа своей честью, король Франции не пожелал выдать его королю Генриху (о чем его настоятельно просили), но предупредил об опасности и отослал от двора. Со своей стороны Перкин и сам был готов уехать, опасаясь как бы его не похитили тайно. Поэтому он поспешил во Фландрию к герцогине Бургундской и там представился изгнанником, который после многих превратностей судьбы направил свой челн в те края в надежде обрести безопасную гавань. При этом он ничем не выдал, что уже бывал там прежде, и вел себя так, как если бы он попал туда впервые. Со своей стороны, и герцогиня держалась так, словно видела перед собой чужака и незнакомца и, заявив поначалу, что она хорошо проучена и стала умнее после истории с Ламбертом Симнелом, — и надо же ей было не распознать подделки (впрочем, сказала герцогиня, мало ей и такого урока), она дала понять (все это от начала до конца происходило в присутствии других), что сперва ей хотелось бы расспросить и испытать его и тем самым удостовериться, действительно ли он герцог Йоркский. Однако вскоре, изобразив полное удовлетворение его ответами, она сделала вид, будто ее переполняет нечто подобное изумлению, смешанному с радостью и боязнью поверить в его чудесное избавление, и приветствовала его как восставшего из мертвых, воскликнув, что Бог недаром столь дивным образом уберег его от гибели, уготовив ему великое и счастливое будущее. Что до изгнания из Франции, то они выдали его не за следствие того, что Перкина изобличили или не захотели изобличать как обманщика и самозванца, а напротив, за ясное свидетельство его большого значения, ведь мир (в сущности) стал возможен только после того, как Карл от него отрекся, а следовательно, несчастного принца просто принесли в жертву удобству и честолюбию двух могущественных монархов. Да и сам Перкин неизменно излучал столько любезности и царственного величия, он так убедительно отвечал на любые вопросы, так удовольствовал и ублажал всех, кто к нему являлся, так изящно скорбел и колол презрением всякого, кто выказывал ему неверие — короче, столь изрядно он со всем справился, что все (как вельможи, так и простолюдины) поверили, что он и есть герцог Ричард. Более того, от долгой привычки выдавать себя за другого, от частого повторения лжи, он и сам почти сжился со своей ролью и уверовал в собственный обман[229]. Поэтому герцогиня, как бы отрешившись от последних сомнений, оказывала ему все почести, подобающие государю, всегда называла его именем своего племянника, присвоила ему возвышенный титул Белой розы Англии и назначила ему почетную охрану из тридцати человек — алебардщиков, облаченных в двуцветные ливреи, на которых багрец сочетался с голубизной. Не менее почтительны в обращении с ним были и все ее придворные, будь то фламандцы или иноземцы.