После отмены указа Петра III о полной секуляризации церковных земель Екатерина II стала для духовенства избавительницей от новой бироновщины. Однако эти надежды были преждевременными – Екатерина II в первый период своего правления относилась к православной Церкви и вообще к религии довольно прохладно, но, будучи хорошим политиком, она не хотела после не слишком законного воцарения возбудить против себя такую силу, как Церковь. Впоследствии, правда, Екатерина писала: «Я водворена была на престол для обороны православного закона. Мне приходилось иметь дело с народом благочестивым, с духовенством, которому не были возвращены его имения и которое вследствие такой дурно продуманной меры не знало, чем ему пробавляться». Не имея в виду вовсе отменить секуляризацию церковных земель, Екатерина писала в указе
1762 г., вскоре после переворота: «Мы не имеем намерения и желания присвоить себе церковные имения, но имеем данную нам от Бога власть предписывать законы о лучшем их употреблении на славу Божию и пользу отечества». Все это выглядело правдоподобно, и многие священнослужители восхваляли приход Екатерины, ожидая от нее возвращения допетровского церковно-помещичьего быта. Однако дело было гораздо сложнее – крестьяне уже поделили между собой монастырские вотчины, начали их обрабатывать и не были намерены возвращать свои уделы церковникам. Назревал бунт; по словам самой Екатерины, более 100 тысяч крестьян стали «под ружье». Императрица оказалась в сложном положении, поэтому ходатайство иерархов о возвращении им земельных вотчин, поданное после заявлений Екатерины по этому поводу, императрица направила в Сенат, поручив ему «иметь рассуждение о духовенстве, как ему учинить удовольствие к его содержанию», не указав четко, что она имеет в виду. Поэтому в государстве началась сумятица и в Сенате, и на конференции Сената с Синодом, и среди членов Синода. Вернуться к патриархально-помещичьему укладу потребовали представители юго-западных епархий, в то время как представители центральной России были согласны получать средства на свои расходы из централизованного казенного источника, поняв, что повернуть время вспять невозможно. В конце 1762 г. Екатерина подписала указ об учреждении государственной комиссии по этому вопросу, но, как ей поступать в этой ситуации, не знала и потому тут же отправила графу Бестужеву-Рюмину пакет с просьбой: «Батюшка Алексей Петрович, прошу приложенные бумаги рассмотреть и мнение ваше написать в таком деле: комиссию ли учинить, не отдав ныне деревень духовенству, или отдать сейчас, а комиссию сделать потом? Пожалуй, помогай советами!» Бестужев к этому времени изменил свой взгляд на дело и склонялся к секуляризации земель, поэтому и Екатерина очень осторожно и постепенно двигалась в этом же направлении, стараясь максимально погасить недовольство сторон.
По своей натуре Екатерина была человеком рассудка и интеллекта и пользовалась ими весьма рационально; мистические переживания не затрагивали ее душу. Она много читала; любимыми ее книгами были сочинения деятелей европейского Просвещения, особенно его французских представителей – энциклопедистов. Она застала в живых Вольтера и переписывалась с ним, писала Дидро и д’Аламберу. После воцарения она настоятельно приглашала в Петербург и Москву, осыпала милостями, за что те умножали славу «просвещенной русской императрицы» в Европе. Она купила библиотеку Вольтера с условием забрать ее только после его смерти, выплачивала ему жалование, на что старый циник, принимая подарки, восклицал: «В какое время мы живем! Французы преследуют философию, а скифы ей покровительствуют!» Дидро посетил Петербург только в 1787 г., когда Екатерина не только охладела к теориям энциклопедистов, но и относилась к ним со значительной долей враждебности. На рассуждения Дидро о разумном устройстве государства императрица ответила не без иронии: «Мсье Дидро! Я с большим удовольствием выслушала все, что внушает Вам Ваш блестящий ум. Но Вашими высокими идеями хорошо наполнять книги, действовать же по ним плохо. Составляя планы равных преобразований, Вы забываете разницу в наших положениях. Вы трудитесь на бумаге, которая все терпит. Она гладка, мягка и не представляет затруднений ни воображению, ни Вашему перу. Между тем как я, несчастная императрица, тружусь для простых смертных, которые чрезвычайно чувствительны и щекотливы». Это трезвое понимание долга «просвещенного монарха» перед его народом Екатерина перенесла на свои отношения с Церковью.
Распятие.