История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса

Адамс прочитал затем на память около ста греческих стихов таким голосом и так выразительно и страстно, что чуть не напугал обеих женщин, а джентльмен, оставив прежние свои сомнения касательно Адамса, склонен был теперь подозревать, что в его лице он принимает у себя епископа. Он пустился в безудержные хвалы учености Адамса и по доброте сердца перенес свое благоволение и на его спутников. Он сказал, что очень сострадает молодой женщине, которая так бледна и слаба от долгого пути (по правде говоря, она ему представлялась более высокой персоной, чем была на деле). Затем он выразил сожаление, что не может с удобством устроить их всех троих, но если они удовольствуются местом у очага, то он охотно посидит с мужчинами, а молодая женщина может, если ей угодно, разделить постель с его женой, – что он ей весьма советует, потому что до ближайшего постоялого двора идти еще не меньше мили, да и тот не очень-то хорош. Адамс, которому полюбились и кресло, и эль, и табак, да и сам хозяин, уговорил Фанни принять любезное предложение, и в этих уговорах его поддержал Джозеф. Впрочем, склонить ее было нетрудно, потому что она мало спала в последнюю ночь и вовсе не спала в предыдущую, так что даже любви едва ли было под силу помешать ее векам сомкнуться. Когда предложение было, таким образом, с благодарностью принято, добрая хозяйка выставила на стол все, что нашлось в доме съестного, и гости, по радушному приглашению, усердно принялись за еду, особенно пастор Адамс. Молодые же люди скорее подтверждали справедливость мнения врачей, гласящего, что любовь, как и прочие сладости, не служит к возбуждению аппетита.

Как только кончился ужин, Фанни по собственному почину удалилась на покой, и добрая хозяйка составила ей компанию. Хозяин дома, Адамс и Джозеф (который по скромности своей ушел бы из комнаты, если б джентльмен не настоял на обратном) подтянулись поближе к камину, где Адамс (по его собственному выражению) «вновь начинил» трубку, а джентльмен достал бутылку превосходного пива – лучшего напитка в его доме.

Скромное поведение Джозефа, его изящная внешность, добрый отзыв о нем Адамса и явно дружественные их отношения – все это стало оказывать свое воздействие на чувства джентльмена и пробудило в нем желание узнать его историю, о необычности которой ранее упоминал пастор. Только он высказал это свое желание Адамсу, как тот с соизволения Джозефа поспешил удовлетворить его любопытство и рассказал все, что знал, но по возможности щадя доброе имя леди Буби; и в заключение поведал о давней, верной и взаимной любви юноши к Фанни, не скрывая, что девушка она незнатная и неученая. Это последнее обстоятельство окончательно успокоило мнительность джентльмена, заподозрившего было, что Фанни – дочь какого-нибудь важного лица и что Джозеф с нею сбежал, посвятив в свой заговор Адамса. Теперь он был прямо-таки влюблен в своих гостей, весело пил за их здоровье и горячо благодарил Адамса за труд, когда тот закончил свой долгий рассказ, – потому что рассказывать он любил обстоятельно.

Адамс указал джентльмену в ответ, что в его власти теперь отплатить тем же, ибо необычайное его радушие и проявленные им большие познания в словесности [164], каких он не ожидал встретить под такою кровлей, пробудили в нем поистине небывалое любопытство.

– Так что, – сказал он, – если это не слишком будет затруднительно, сэр, пожалуйста – вашу историю!

Джентльмен ответил, что не может отказать гостю в том, чего он вправе требовать; и после некоторых обычных извинений, какие часто служат предисловием к истории, он начал следующим образом.

Глава III, в которой джентльмен рассказывает историю своей жизни

– Сэр, я происхожу из хорошей семьи и по рождению – дворянин. Я получил светское воспитание, учился в закрытой школе, где настолько преуспел, что овладел латинским и довольно прилично греческим языком. Когда мне было шестнадцать лет, умер мой отец и оставил меня хозяином над самим собой. Он мне завещал скромное состояние, которое я, по его желанию, не мог получить, пока мне не исполнится двадцать пять лет: ибо он всегда утверждал, что раньше этого возраста нельзя предоставлять человеку поступать по собственному усмотрению. Однако это его намерение было так туманно выражено в его завещании, что юристы посоветовали мне вступить по этому пункту в тяжбу с моими опекунами. Признаться, я отнесся неуважительно к желанию покойного отца, достаточно мне известному, принял их совет и вскоре добился успеха, ибо опекуны мои не проявили в этом деле большого упорства.

– Сэр, – перебил Адамс, – могу я просить соизволения узнать ваше имя?

Джентльмен ответил, что его зовут Уилсоном, и продолжал: