История прозы в описаниях Земли

Голуби переворачивают сухие листья. Андрей гулял по квартире, собирая упавших предателей – ремешки, бейсболки, журналы, коробки от сигарет, книги с дарственными подписями, любимые бритвочки, бутылки от совиньона, реликвии, трофеи, – он задумал провести смотр и, вторым актом, аутодафе, со всеми ними придётся разойтись, бросить эти мешки с песком из корзины своего воздушного шара, впрочем, прицепятся некоторые книги, от них не отвязаться – это как отрезать собственную пятерню или как с друзьями (а друзей он любил терпеливо и болезненно, как бездомные выбирают троеперстием чинарик; честные воры в белом, с блатной поступью, которую он подмечал у многих носителей кандидатских степеней, – таковы были ангелы). Затупившийся карандаш высовывал голову, подглядывая, как таракан, из-под кипы газет. Протекая в окно, гудроновый жар сочился через москитную сетку, облизывал икроножную мышцу против роста волос и по бедру – казалось Андрею – забирался выше, выше вместе с запахом нового асфальта и влаги, стекающей с вальцов асфальтового катка. За стволами, отделяющими проспект от дома, шевелилась дорожная бригада в оранжевых комбинезонах, едва живая, почти не издающая шума, выжатого в пение одного комбинезона: он присел на бетонную отмостку и прихлёбывал из термоса (где, очевидно, вода сохранялась холодной), завывая в перерывах между глотками. Раскатанный асфальт сверкал на солнце прохладным крупитчатым морем. Прежнее покрытие не успело исчерпать ресурс службы, а свежее выглядело не столько новым городским слоем, сколько первобытной археологической изнанкой, вышвырнутой на свободу. «Чёрный парафин, отмытый молоком», – услышал Андрей в голове.

В очереди за заграничным паспортом он простоял несколько часов среди других «западников» с «южниками», заглядывавших друг другу в лица без конкурентных чувств, с тайной надеждой; черепа лоснились в государственном полумраке, как ядрышки свежего дорожного покрытия. Курящие стояли внизу на солнце плотными группками и, чтобы казаться мужественнее, молчали. Андрей курил на ходу. Он вернулся домой, сорочку, шорты, трусы втоптал в пол и стал механически перебирать странички паспорта, лёжа поперёк кровати. Волей-неволей верхний угол губ дёргался отрицательно.

Чтобы отрезать дорогу в аэропорт, Мостотрест проводил внеплановую разводку, и народу приходилось нанимать лодки, перебираться на левый берег, секретными боковыми проездами просачиваться на лётное поле, преодолевая последние сантиметры по-пластунски, рыхля зубами мелкую гравийную крупу, превращая глаза в щёлки, в извивающиеся на габаритном свету змейки, – тут он догадался, что никуда не взлетает, а ломится головой в углубление, располагающееся за подушкой… Наутро спустил ногу с кровати и невзначай дотронулся стопой до ледяного телефонного экранчика.

После ночного ливня по всему городу валялись черви, размазанные по асфальту усилием вернуться в почву. Лица посетителей за витринами не вызывали желания наведаться в кафе, и Андрей шёл дальше, минуя примелькавшегося мима на тонких ходулях, известного городского трубача, залезавшего поиграть на придомовые электрические шкафы, банду юных денди с музыкальными наклонностями… «Мы из комитета… по концам света…» – запел солист с обсценными смоляными усиками, комкая в кулаке бортик пиджака. Чья-то фигура на крыше Института истории искусств перегнулась почти за край карниза, словно оценивая высоту, принялась карабкаться на фронтон, но больше Андрей туда не глядел, подумав, что в крайних поступках соотечественники, наверное, избывают свою нерешительность. У Новой Голландии, где арка Валлен-Деламота, группа туристов дожидалась всплытия бобров, поселившихся здесь по слухам, и он постоял вместе с людьми несколько минут, уважительно глядя на воду. Иногда Андрей попадал в маленькие – как бы затерянные в уголке большой картины – эпизоды, случайным зрителям которых готов был завидовать. Один раз к нему подошёл самого интеллигентного пошиба алкоголик и начал: «Вы – такой типичный петербургский…» – тут он будто подыскивал слово, но Андрей его уже понял, и пьяница тоже понял, что верно понят Андреем, решившим в ответ одарить пьяницу так же щедро, но в итоге выдавшим только, глядя на серебряную щетину, круглые очки в стальной оправе: «Вы – тоже…» – и тот ни копейки не попросил.