Когда виновника происшествия подвели к испанцу, он приказал туземцам-крумен привязать негра к рым-болтам на палубе, после чего он не мог сдвинуться с места. По наущению капитана туземцы-крумен били его хлыстами, вкладывая в удары всю свою силу. Наказание продолжалось так долго, что я подумал, негр не выдержит и умрет. Но он обладал поразительной выносливостью и издал только несколько стонов. Когда избиение наконец закончилось, испанец нагнулся над негром, извлек из своего кармана бритву, раскрыл ее и сделал длинные прямые порезы на теле жертвы. Потом он взял отрезок дерева, напоминавший линейку, и слегка побил им вдоль ран, что заставило их кровоточить. Закончив это, он приказал шикко принести кружку с рассолом из расходной бочки и полил им кровоточащие раны, после чего бедный негр не смог вытерпеть страдания и громко застонал. Продержав несчастного в ужасной агонии десять минут, его освободили и заковали в двойные кандалы.
Капитан корабля и члены команды наблюдали за этим бесчеловечным наказанием со стороны. Надо отдать должное нашему командиру – он оказался более гуманным, чем испанец, который поступил с негром слишком жестоко. Члены команды тоже настроились против «доктора Даго» (Диего), как они называли испанца, и дали простор своим чувствам, обзывая его «кровавым каннибалом» и выражая желание увидеть его в таком же положении и посмотреть, как это ему понравится.
Страдалец негр стал единственным наказанным подобным образом. Думаю, если бы испанец предпринял такую попытку еще раз, капитан бы вмешался, и если бы сделал это, то никто из команды не стал бы возражать. Несчастный так и не выздоровел на борту, и его выгрузили на берег очень больным.
Когда негров снова поили, нам приказали выдать им полную норму – около кварты воды. Возможно, капитан опасался, что жажда подтолкнет их к отчаянным действиям ночью, и решил, что лучше дать им больше воды, чем вынуждать их красть ее.
Однажды в полдень капитан вызвал Чипса и меня, приказав нам спустить за корму платформу и отскоблить название корабля. Он добавил, что теперь мы «кровожадные пираты и должны следовать без названия».
Хотя в течение дня дул легкий ветерок и море оставалось спокойным, однако, выбравшись на платформу, мы обнаружили, что выполняем трудную и опасную работу. Появилось довольно сильное волнение моря, и бившаяся о корму судна волна высоко поднималась над водой. Когда волна достигала носа, движение возобновлялось, и началось то, что моряки называют качкой.
Платформа отходила слишком далеко, что угрожало нашим жизням. В первый момент, когда судно поднималось, она качалась под подзор кормы, и у нас почти не было времени отклониться при опускании кормы. Если бы мы опоздали на секунду с этим, то были бы расплющены в лепешку. Когда это происходило, мы погружались в воду, нужно было напрячь все силы и удержаться, чтобы нас не смыло. После подъема платформы нам удалось наконец соскоблить название. Теперь мы оказались вне закона и становились призом для любого корабля, способного нас захватить. Корабль мог быть взят, но только не негры. Капитан клялся, что в таком чрезвычайном случае он бы «выбросил их за борт и послал к черту!».
Рейс, однако, заканчивался, поскольку благоприятные ветры, которыми мы наслаждались прошедшие две недели, приблизили нас к острову Куба. Каждая нитка парусов была натянута, и корабль мчался по воде, как резвый конь. Мои мысли сосредоточились на этом бризе, и, если он чуть ослабевал, падало мое настроение, но, если он усиливался, оно повышалось.
Часто, когда негры гуляли по палубе, у меня возникала мысль о том, как легко было бы для них взять верх над нами и отправить всю команду на дно. Какая большая разница между ними и китайскими кули! Треть таких кули давно послали бы нас всех туда, если бы их допустили на палубу до того, как заковали в железо, как этих негров. Полки в рулевой каюте были заполнены гарпунами и копьями, которые могли бы стать грозным оружием в руках рабов. Обычный здравый смысл должен был подсказать капитану, что их следовало убрать в первую очередь в ту часть судна, которая наименее доступна для черных. Это, однако, не было сделано до тех пор, пока в течение пяти недель оружие не стало мозолить неграм глаза, а туземцы-крумен видели его еще чаще, что было небезопасно для нас.