История разведенной арфистки

– Я не стану на этом настаивать, если ты подробно расскажешь, что за это время произошло, – сказал Герман заботливо. – Но были то каникулы или что другое – сейчас пришло время возвратиться к работе. Первым делом отправляйся в библиотеку и отбери необходимые ноты для разных инструментов, обратив особое внимание на Дебюсси и его «Танцы священный и светский».

– Танцы священный и светский для арфы и струнных, – воскликнула она. – Герман, я просто схожу с ума. Я так счастлива. Ты полагаешь, что в Японии я смогу солировать?

– Пока что подобная идея витает в воздухе – есть кое-что, что следует обсудить. Но если ты была огорчена из-за Моцарта, которого потеряла, то в виде возмещения получи два танца Дебюсси.

И он занялся своей трубкой из Иерусалима.

В прекрасном настроении она ринулась в музыкальную библиотеку и нашла партитуру «La mer» в карманном издании с четким шрифтом. Наскоро просмотрела три отрывка: «От рассвета до полудня на море», через «Игры волн» и закончив «Диалогом Ветра и Моря», счастливо получив подтверждение, что обе части для арфы глубоки и изысканны, иногда в унисон, иногда преображаясь во что-то иное. С еще большей скоростью понеслась она обратно в штаб-квартиру оркестра, чтобы взять ключи от подвала, в котором хранились инструменты. Самые тяжелые из них – басовые барабаны, ксилофоны, два контрабаса и поражающая воображение своей величиной туба – отбрасывали тени в скудно освещенной комнате. Ее собственная арфа путешествовала сейчас по Германии, но вторая арфа, очень старая, стояла на месте, прикрытая розовым чехлом. Очень осторожно она сняла его и тронула струны, что было нелегко, поскольку древнее это изделие использовалось весьма редко – лишь в сочинениях, требовавших участия рядом с основной арфой еще одной, дополнительной. И вот ее-то струны, одну за другой, она и перепробовала – а попробовав, убедилась, что все сорок семь настроены верно.

Арфа эта, изготовленная в девятнадцатом столетии, была подарена оркестру неким провинциальным джентльменом, уверенным, что подносит подарок, относящийся к древним временам и обладающий огромной стоимостью, но, похоже, он все-таки ошибался. Несмотря на поистине царственный вид и медали, оттиснутые на красном золоте рамы в нескольких местах, материал инструмента был среднего качества и черви, за много лет поселившиеся в нем, за долгие годы прогрызли в раме крошечные дыры, порою сказывавшиеся на тоне. Но сейчас она прижимала арфу к груди и в течение целого часа отогревала свои пальцы медленными глиссандо, вызывая к жизни любимые свои маленькие отрывки. Лишь после того как она согрелась, а тоска хотя бы частично была удовлетворена, мысли ее вновь вернулись к делам оставленной в Иерусалиме матери – в полупустой квартире, в полном одиночестве. Принесло ли ей счастье обретенное – скорее всего в ее воображении – «богатство», не вызывая подозрения, что оно вновь могло оказаться ошибкой?

Нóга покинула подвал и окунулась в ночь, приближаясь к улицам, с каждым шагом все больше погружавшимся в темноту. Мелкий, совсем европейский дождик придавал воздуху свежесть. Она вернулась в музыкальное кафе к дружелюбно встретившим ее владельцам. Временное пребывание в Израиле, призванное помочь престарелой матери, подняло ее авторитет в глазах голландцев; у каждого из них были родители или родственники, чьи проблемы, связанные с преклонным возрастом, были совсем рядом или настали давным-давно.

– Да, да… Она решила вернуться в старую свою квартиру, – то и дело вынуждена была повторять она.

– Это так понятно, – объяснял желающим его слушать владелец заведения, и как эхо вторил ему старый официант: – Тут и гадать не надо, что для человека значит бросить Иерусалим!

Нóга поправила его:

– Не столько тяжело перебраться в Тель-Авив, сколько привыкнуть, что жизнь в нем – на-мно-го дороже.

И в то время, как с удовольствием она наслаждалась любимыми блюдами, продолжала развлекать своими рассказами хозяйку заведения, сидевшую рядом с ней и с широко раскрытым ртом слушавшую о приключениях своей любимицы и ее превращении из арфистки в участницу массовки.

– И все эти три месяца ты не играла на арфе?

– Лишь однажды… несколько минут – в пустыне, на вершине исторической горы, сплошь покрытой руинами двухтысячелетней давности…

Этой же ночью она попробовала дозвониться до Иерусалима, но безуспешно. Она хотела узнать у Хони о матери, но и он не сказал ей ничего, поскольку разговаривал с нею накануне и больше не звонил.

– Раз она предпочла обитать в Иерусалиме, – буркнул он, – пусть тогда сидит там и наслаждается жизнью. И ты, и я сделали все, что могли.