История религии. Том 1

Так, например, социальные, экономические и политические идеи всегда

коренятся в принципах мировоззрения как целого, и зачастую эти принципы мало

считаются с наличной действительностью, развиваясь вопреки ей. "Всякий

идеал, - отмечал русский философ Е. Трубецкой, - не тождественен с теми

потребностями и интересами, которые он призван удовлетворить... он заключает

в себе нечто такое, что в них не содержится"\9\.

Материалистическое объяснение религии, кроме того, плохо учитывает

творческий потенциал духовного мира человека; оно не желает считаться с

ролью личностного начала, подменяя его общественными отношениями. Между тем,

как справедливо отмечал С. Булгаков, "если есть область, где исключительная

роль творческой индивидуальности наиболее бесспорна и очевидна, то это та,

где действует вдохновение, неведомым, поистине магическим путем озаряющее

человека; такой областью являются религия и искусство"\10\.

Известный социолог Макс Вебер вполне обоснованно указывал на то, что

религия формируется в среде избранного меньшинства, "харизматических

вождей", чьи идей оказывают огромное воздействие на социальные и

экономические порядки в обществе. Проповедь нового религиозного учения

вторгается в исторический процесс как нечто зародившееся в глубинах духа, и

хотя успех ее во многом зависит от общественных условий, не сами эти условия

ее создают. Бессмысленно было бы выводить тайну буддистской нирваны из

классовых отношений в Индии VI века до н. э. или объяснять теософию Якоба

Беме возникновением капитализма в Германии XVII века. Такое объяснение было

бы, говоря словами Булгакова, подобно тому, как если бы "музыкальный критик

сообщил нам о Бетховене, что он был мелкий буржуа и в этом весь секрет его

Девятой симфонии"\11\.

Если бы концепция базиса и надстройки отражала историческую реальность,

то было бы куда очевиднее соответствие между структурой общества и религией.

В действительности же такое соответствие можно найти при крайних натяжках. А

то, что религии передаются от народа к народу, от эпохи к эпохе, говорит как

раз об обратном. Христианство, появившееся в рабовладельческом мире,

продолжает жить при всех последующих формациях. Ислам, возникший в условиях

распада родового строя, стал религией многих стран с различным хозяйственным

и социальным укладом. В капиталистической же Японии до сих пор господствует

языческий шинтоизм, а религию Вед народы Индостана исповедуют вот уже четыре

тысячи лет.

Нечто подобное происходит и в искусстве. Например, то, что египетские

портреты и "Илиада" были созданы в условиях совершенно иного "базиса", не

мешает нам воспринимать их непреходящую красоту и восхищаться ею.

Точно так же проблемы бессмертия, смысла жизни, отношения человека к

Богу, волновавшие людей за тысячи лет до нас, остаются всегда жгучими и

современными. Библейская Книга Иова, индийская Бхагавад-Гита или философия

Платона находят живой отклик в XX столетии.

Материализм не может не считаться со всеми этими фактами и вынужден

подчеркивать сложность соотношения между надстройкой и экономикой. Однако

именно последней он неизменно приписывает примат. "Раз возникнув, -

утверждает Энгельс, - религия всегда сохраняет известный запас

представлений, унаследованных от прежних времен, так как во всех областях

идеологии традиция является великой консервативной силой. Но изменения,

происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми,

следовательно, экономическими отношениями"\12\. Иными словами, возникают

верования на почве "базиса", сохраняются традицией и меняются тоже под

влиянием "базиса". Но конкретная история религии опрокидывает эту схему.

Наиболее яркие харизматические явления духовности отнюдь не легко увязать с

экономикой, а в отношении традиции они чаще всего открыто оппозиционны. Это

достаточно ясно видно на примере буддизма, христианства и ислама. Учение

Будды, Евангелие и Коран во многом порвали с общепринятыми верованиями, но

это вовсе не означает, что их новизна была обусловлена изменениями в

хозяйственных отношениях.

x x x

Будучи связана с определенной исторической, географической и этнической

средой, религия всегда чем-то возвышается над ней. Этим объясняется та

поразительная духовная общность, которая нередко возникает у народов,

разделенных психологическими, расовыми и историческими барьерами (пример

тому - сходство иудейских и кальвинистских общин). И наоборот - два народа

могут составлять расовое, экономическое, историческое и географическое

единство, а по своему религиозному сознанию существенно различаться.

"Мы видим, - пишет английский философ истории Кристофер Даусон, - целые

народы, переходящие от одной культуры к другой без существенного изменения

условий жизни, а на примере ислама мы видим обновление жизни силами,

зародившимися на бесплодной почве Аравии и изменившими всю жизнь и