История Рима. Том 3

Законное потомство Птолемея Лагида вымерло, когда поставленный Суллой после смерти Птолемея Сотера II, прозванного Лафиром, царь Александр II, сын Александра I, был убит спустя несколько дней после вступления своего на престол во время восстания в столице (673) [81 г.]. Этот Александр назначил в своем завещании¹²наследником римский народ. Правда, подлинность этого документа была спорной; но он был признан сенатом, взыскавшим на основании его суммы, положенные в Тире на имя умершего царя. Тем не менее сенат допустил, чтобы один из двух несомненно незаконных сыновей царя Лафира — Птолемей XI, по прозванию Новый Дионис или Флейтист (Auletes), фактически завладел Египтом, а другой из них, Птолемей Кипрский, — Кипром; они, правда, не были формально признаны сенатом, но к ним также не обращались с требованием о передаче их владений Риму. Причина того, что сенат допускал продление этого неясного положения вещей, не отказываясь окончательно от Египта и Кипра, заключалась, несомненно, в значительной субсидии, которую эти, как бы выпросившие себе власть, цари постоянно выплачивали за это главарям римских партий. Однако соображения, побудившие сенат отказаться вообще от этого заманчивого приобретения, состояли также в том, что благодаря своеобразному положению и финансовой организации Египта назначенный туда наместник получил бы в свои руки такие денежные средства и морские силы и вообще независимую власть, что это совершенно не мирилось бы с недоверчивым и слабым правлением олигархии. С этой точки зрения и было разумно отказаться от непосредственного обладания областью Нила.

Труднее оправдать отказ сената от непосредственного вмешательства в малоазийские и сирийские дела. Правда, римское правительство не признало армянского завоевателя царем Каппадокии и Сирии, но оно также ничего не сделало для того, чтобы вытеснить его оттуда, хотя война, поневоле начатая Римом в Киликии против пиратов в 676 г. [78 г.], и указывала на необходимость вмешательства в сирийские дела. Действительно, не отвечая на потерю Каппадокии и Сирии объявлением войны, римское правительство жертвовало не только опекаемыми им государствами, но и важнейшими основами своего могущества. Опасно было уже то, что оно принесло в жертву свои аванпосты в греческих поселениях и царствах на Тигре и Евфрате; но когда оно позволило азиатам утвердиться на Средиземном море, представлявшем собой политическую базу римского государства, то это было не доказательством миролюбия, а признанием того, что если олигархия и стала благодаря сулланской реставрации еще более олигархической, то она не стала умнее и энергичнее, а для мирового господства Рима это означало начало конца.

Но и противная сторона не хотела войны. Тигран не имел причин желать ее, так как Рим и без войны отдавал ему в жертву всех своих союзников. Митрадат, который не был простым восточным деспотом и имел достаточную возможность испытать своих друзей и недругов в счастье и несчастье, отлично знал, что во второй войне с Римом он, вероятно, останется таким же одиноким, как и в первой, и что он не мог бы сделать ничего умнее, как сохранить мир и заниматься внутренним укреплением своего царства. Серьезность своих мирных заявлений он достаточно доказал при своем столкновении с Муреной; он продолжал избегать всего, что могло бы побудить римское правительство выйти из состояния пассивности.

Но так же как первая война с Митрадатом возникла, собственно, помимо желания обеих сторон, так и теперь противоположность интересов создала взаимное недоверие, в свою очередь вызвавшее обоюдные приготовления к обороне, которые сами собой привели, наконец, к открытому разрыву. Давно уже господствовавшее в римской политике недоверие к своей силе и способности к борьбе, понятное при отсутствии постоянного войска и при далеко не образцовом коллегиальном правлении, сделало как бы политической аксиомой продолжение всякой войны не только до поражения, но и до уничтожения противника. Поэтому в Риме с самого начала были так же неудовлетворены миром, заключенным Суллой с Митрадатом, как некогда условиями, которые Сципион Африканский предоставил карфагенянам. Неоднократно высказывавшиеся опасения, что предстоит вторичное нападение понтийского царя, были в некоторой степени оправданы чрезвычайным сходством тогдашних обстоятельств с тем, что происходило двенадцатью годами раньше. Опасная гражданская война опять совпала с серьезными военными приготовлениями Митрадата; фракийцы опять вторглись в Македонию, а пиратские суда усеяли все Средиземное море, опять ездили взад и вперед эмиссары, как прежде между Митрадатом и италиками, так теперь между римскими эмигрантами в Испании и эмигрантами, находившимися в Синопе при дворе. Еще в начале 677 г. [77 г.] в сенате было высказано мнение, что Митрадат дожидается лишь гражданской войны в Италии, чтобы напасть на римскую Азию; римские армии в провинции Азии и в Киликии были усилены, чтобы они были готовы к возможным событиям.