Как известно, вопрос о предельной норме процентов идет еще от законов XII таблиц, которые устанавливали maximum в 8 1/3 % годовых и карали ростовщиков, foeneratores, штрафом in quadruplum. В 347 г. до Р.Х. неизвестный закон понизил этот maximum вдвое, а через пять лет lex Genucia
запретил взимание процентов вовсе. Но этот закон скоро вышел из употребления, и в эпоху Цицерона законной предельной нормой является 12 % (usurae centesimae). Эта норма и оставалась в течение всего классического периода, хотя она была значительно выше обычного договорного уровня. Юстиниан законом 528 г. (с. 26. С. 4. 32) понизил эту норму до 6 %, однако, с известными отступлениями: так, для сопряженного с особым риском заморского займа (foenus nauticum), для которого раньше предельной нормы не существовало, Юстиниан установил 12 %; торговцы между собой могут брать до 8 %; напротив, personae illustres — не более 4 %. — Взимание процентов свыше предельной нормы не влечет, однако, никакого штрафа для кредитора; предписывается только излишне полученное зачитывать в погашение капитала. Сверх того, даже дозволенные проценты, когда общая сумма их достигает размеров капитала, перестают далее течь (non ultra alterum tantum — «не больше другого такого же [капитала]»). Наконец, Юстиниан запретил взимание процентов на проценты (так называемый anatocismus) — даже тогда, если кредитор готов был оставить их должнику в виде нового займа.Все это законодательство Юстиниана о процентах, вызванное, без сомнения, самыми лучшими побуждениями, свидетельствовало, однако, о плохом понимании природы экономических явлений. Разумеется, в чрезмерно высоких процентах выражается иной раз и подлинное жадное ростовщичество, но гораздо чаще тут примешивается элемент экономического риска. Законы о процентах, особенно в таком виде, в каком мы их видим при Юстиниане, совершенно не считаются с этим и, в конце концов, быть может, не улучшают, а ухудшают положение тех же miseri debitores, в интересах которых они изданы. Ростовщичество, как показывает его история везде, выливается тогда в разные скрытые формы, а риск быть изобличенным перекладывается на тех же должников в виде такой или иной усиленной премии.
Значительно позже mutuum получили юридическое признание три других реальных контракта — commodatum, depositum
и pignus, причем их исторической предшественницей явилась уже известная нам fiducia, которая сыграла для них и подготовительную роль.Как известно, уже в старом цивильном праве потребность отдачи вещи во временное пользование, на сохранение и в залог удовлетворялась посредством mancipatio или in jure cessio этой вещи с присоединением pactum fiduciae
. Мы знаем также, что это pactum fiduciae, в древности совершенно неисковое, было снабжено затем иском — сначала преторским, а затем и цивильным — actio fiduciae. Этим иском мог воспользоваться не только передавший вещь для получения ее назад — actio fiduciae directa, но и то лицо, которому вещь была передана, если для него возникли какие — либо убытки: например, ему был манципирован с целью сохранения раб, страдающий заразною болезнью, которою он заразил затем собственных рабов получателя; в таком случае последний имеет actio fiduciae contraria. Получив (уже ко времени К. Муция Сцеволы) эти иски, fiducia превратилась в настоящий реальный контракт, с тем, однако, различием, что соглашение о ней (pactum fiduciae) составляло лишь элемент формальных сделок mancipatio или in jure cessio и, следовательно, само являлось формальным. Ввиду этого fiducia должна быть характеризована, как договор формально — реальный.Хотя fiducia в изложенном виде продолжала существовать в течение всего классического периода, тем не менее, она имела большие неудобства: во — первых, то, что она требовала соблюдения формальностей mancipatio или in jure cessio, а во — вторых, то, что она была сопряжена с переходом права собственности на вещь. Всякое отчуждение вещи тем, кому она была вверена, лишало доверителя даже надежды на ее получение обратно, а личный иск — actio fiduciae — мог оказаться вследствие несостоятельности ответчика безрезультатным.