История римской литературы Том II

Наконец, у нас нет оснований не верить ссылкам самого Тацита на авторов, которых он, не называя по именам, обозначает множественным числом: "передают", "все авторы", "некоторые авторы", "очень многие авторы", "знаменитые авторы" и т. п.

12. ЯЗЫК И СЛОГ ТАЦИТА

Как уже сказано выше, по мнению Цицерона ("О законах", I, 2, 5), "история есть произведение в высшей степени ораторское". В другом месте он высказывает подобную же мысль: "Какой голос, как не голос оратора, дает истории бессмертие?" ("Об ораторе", II, 9, 36). Тацит, как мы видели, прежде чем сделаться историком, был оратором. Поэтому вполне естественно предполагать в его исторических сочинениях более или менее сильное влияние риторических учений того времени. И действительно, в них видна значительная степень риторической окраски, видна забота о красоте формы как в изложении, так и вообще в композиции сочинения, даже с чисто внешней стороны видно желание заинтересовать читателя [204].

Это выражается уже в выборе описываемых фактов: особенно охотно рассказывает он крупные, драматические события, опускает мелкие, опускает детали, неинтересные для читателя. Так, он не хочет описывать "фундамент и балки" громадного амфитеатра, построенного Нероном ("Летопись", XIII, 31). Рассказывая о неудавшейся попытке Нерона утопить свою мать Агриппину, Тацит не находит нужным описать детали устройства корабля, который должен был рассыпаться в море и погубить ее (там же, XIV, 5).

Может быть, по этой же причине неясны его описания сражений: несмотря на все старания исследователей уяснить себе ход какой-нибудь военной операции, описанной у Тацита, это не удается сделать: вдруг войско оказывается в каком-нибудь месте: как оно туда попало, не сказано. Не удается определить в точности место сражения: было оно в Германии или в Британии. Ввиду этого о Таците, как военном, высказываются иногда очень нелестные мнения: Моммзен называет его "самым несведущим в военном деле из всех писателей" (unmilitärischten aller Schrift steller)[205]. Немецкий ученый Асбах (Asbach) находит немыслимым, что Тацит когда-нибудь командовал легионом или даже когортой [206].

Такие суждения, конечно, ошибочны: нельзя предполагать, чтобы Тацит, прошедший все служебные ступени в такое обильное войнами время, не имел понятия о военном искусстве. Дело объясняется, по-видимому, гораздо проще: по правилам риторики, не следовало приводить деталей сражения, которые мешают воспринять общее впечатление о битве; надо было описать только наиболее эффектные моменты сражения. В этом отношении Тацит поступает одинаково со многими другими древними историками: и у Т. Ливия нет ясного описания мест сражений; то же у Саллюстия, Диона Кассия, Геродиана, Аммиана Марцеллина и др. Вообще, чем более склонен к риторике писатель, тем свободнее относится он к описанию сражений; они служат также к украшению рассказа. Замечено даже, что некоторые детали в описании их заимствуются из описаний военных операций у других авторов. И Тацит, как предполагают, в описании битвы с каледонцами ("Агрикола", 35 и сл.) позаимствовал некоторые краски из описания битвы с маврами у Саллюстия ("Югурта", 101).

Также по риторическим соображениям, чтобы не наводить скуку на читателей, Тацит не любит приводить чисел. Это обычно для древних историков. Так Плиний в одном письме (IX, 16, 1) говорит: "Я не удивляюсь, что ты получил огромное удовольствие от такой богатой охоты, раз ты по обыкновению историков пишешь, что нельзя было и сосчитать добычи". По свидетельству (Эрозия (историка V в.), Тацит сказал (в не дошедшей до нас части "Летописи" — о Домициане), что "Саллюстий и многие другие авторы установили обычай умалчивать о числе убитых, и он сам по большей части этого держался" (VII, 10, 4). Геродиан откровенно говорит об одном сражении, что "число убитых или взятых в плен с обеих сторон каждый из тогдашних историков приводил, какое хотел" (III, 7, 6). В нескольких местах Тацит приводит лишь круглые числа — в тысячах или сотнях ("Летопись", IV, 73; XIV, 35; "История", II, 17; "Агрикола", 37).

В связи с нежеланием приводить числа, Тацит прибегает иногда к таким общим обозначениям, как "все" (omnes), хотя речь идет только о двух лицах ("Летопись", I, 13); "столько" (toi) — о троих (там же, II, 34; VI, 24); "всегда" (semper) и "часто" (saepe) — о двукратном действии (там же, V, 47; III, 18; XIII, 6).

Эстетическими соображениями можно объяснить то, что Тацит самую композицию сочинения и его отделов старается сделать более стройной, изящной или удобной для читателя, оканчивая отдел или книгу (в древнем смысле) описанием какого-нибудь важного события или какой-либо сентенцией. Например, в конце II книги "Летописи" помещена сентенция: "Мы превозносим старое, равнодушны к новому"; в конце XI книги — восклицание, относящееся к только что описанному событию: "Хорошие дела, из которых, однако, должны были произойти очень дурные дела".