История римской литературы Том II

Рабовладельческий способ производства постепенно изживает себя. Рабский труд становится непроизводительным, рабство начинает уступать место колонату. Разложение рабства разоряет прежде всего мелких и средних муниципальных землевладельцев — основную опору принципата. Происходит быстрая концентрация земель в руках крупных собственников. Хозяйство натурализируется, связь между провинциями слабеет. Резко обостряются социальные противоречия между кучкой земельных магнатов и массами разоренной бедноты — колонов и рабов. Участившиеся вторжения варварских племен усиливают напряженность ситуации. Императоры сперва пытаются по-прежнему опираться на мелких и средних землевладельцев, главным образом в провинциях, еще не затронутых кризисом; это конец принципата, II — III вв., время правления последних Антонинов (117-192 гг.) и Северов (192-235 гг.) — период, который заканчивается полувековой анархией середины III в. — временем господства солдатских императоров. После этого императоры начинают опираться на крупных земельных магнатов: наступает период домината (III — V вв.) — время Диоклетиана, Константина и преемников Константина, христианских императоров — период, который завершается подъемом народных восстаний в соединении с новой волной варварских нашествий; после этого Западная Римская империя перестает существовать.

Углубление кризиса империи сказывается на распространении культуры. В духовной жизни империи все более важную роль играют провинции, менее затронутые общим кризисом. Африка дает римской литературе Апулея, Галлия — Авзония, Сирия — Аммиана Марцеллина: лучшего прозаика, лучшего поэта, лучшего историка поздней империи. В этом культурном подъеме провинций ведущее место, естественно, заняли восточные, греческие, области с их давними культурными традициями (так называемое "эллинское возрождение" II — начала III в.). В конце принципата эллинофильство становится модой: Фронтон и Апулей декламируют на обоих языках, галл Фаворин и пренестинец Элиан славятся чистотой аттического слога, даже императоры-философы Марк Аврелий и Юлиан Отступник пишут свои сочинения по-гречески. В период домината положение меняется. Ослабление связей между провинциями кладет конец распространению греческой культуры на западе, а римскую литературу дробит на ряд областных литератур, общих по языку, но различных по стилю: слог африканцев — Августина и Драконтия — не похож на слог галлов — Аполлинария Сидония и Павлина Ноланского. В этих областных школах закладывается начало латинских литератур средневековья.

Меняется и содержание античной культуры. Обострение социальных противоречий разрушает сознание единства личности и общества: человек ощущает себя одиноким, уходит в себя, развиваются индивидуалистические настроения. Разочарование в привычных жизненных ценностях подрывает основу рационалистического мировоззрения: от рассудочной философии человек обращается к иррациональной религии. Стоицизм с его проповедью подчинения личности мировому целому превращается из оппозиционного направления в последнюю идеологическую опору принципата; но под пером Марка Аврелия он уже проникается таким безысходным пессимизмом, что окончательно теряет привлекательность для масс. На смену ему в обществе распространяется неоплатонизм, в котором высшее начало представляется уже не мировым разумом, а божественным светом, не постигаемым рассудком и доступным лишь экстатической интуиции. Широкую популярность получают восточные мистические культы Митры, Исиды, Кибелы и других божеств. Даже авантюрный роман Апулея осмысляется как символическая апология религии Исиды. В переплетении народных суеверий, мистической философии и восточных религий постепенно выделяется и крепнет христианство.

В разлагающемся античном обществе литература быстро утрачивает то общественное значение, каким она обладала в век Лукана и Ювенала. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить письма Симмаха с письмами Плиния Младшего и панегирики галльских риторов с панегириком того же Плиния Младшего. Литература отворачивается от жизни и замыкается в кругу формальных задач и чистой развлекательности. Изысканность стиля становится самоцелью и вырождается в маньеризм, лучший образец которого представляет слог Апулея. Фронтон, законодатель вкуса при дворе последних Антонинов, ставит выше всего "новизну выражения" (elocutio novella) и "неожиданные слова" (inopinata verba). В поисках этих "неожиданных слов" риторика обращается к новообразованиям, к вульгаризмам, к диалектизмам, к греческим заимствованиям и особенно к вышедшим из употребления словам старинных писателей. На смену "новому стилю" Сенеки и классицизму Квинтилиана приходит архаизм Фронтона — странный плод школьного педантства.