История римской литературы Том II

Надо, однако, сказать, что в древности не замечали тех недостатков в стихах Персия, какие замечаем мы. Сатиры его пользовались в Риме несомненным успехом, о чем свидетельствует, с одной стороны, то, что они дошли до нас во многих списках, восходящих к различным архетипам, а с другой — указания таких знатоков и ценителей, как Квинтилиан, который, упоминая его рядом с Горацием, говорил (X, 1,94), что "Персий заслужил большую и истинную славу всего одной книгой". Марциал, которого в данном случае никак нельзя заподозрить в неискренности, обращаясь к своему другу Пуденту, говорит:

Книжкам нашим, Пудент дорогой, их куча мешает:
До пресыщения их надоедает читать.
Редкое нравится нам: так первый овощ вкуснее.
Так же дороже для нас розы бывают зимой;
Так набивает себе любовница хищная цену
Спесью: открытая дверь не привлечет молодежь.
С книгою Персия мы считаемся чаще одною,
Чем с "Амазонидой" всей, Марса пустого трудом.
Так же и ты, из моих любую книжку читая,
Думай, что нет остальных: выше оценишь ее.

(V, 29)

Оценка Персия Марциал ом очень знаменательна. Из нее видно, до какой степени истинным знатокам и любителям литературных произведений были противны длиннейшие и скучнейшие мифологические поэмы, наряду с которыми книжка Персия была и оставалась для последующих поколений свежим и отрадным явлением. Надо, однако, сознаться, что для нас не совсем убедительна высокая оценка Персия как в древности, так и в последующие времена, например, у Буало:

Perse en ses vers obscurs, niais serrés et pressants
Affecta d'enfermer moins de mots que de sens.

(l'Art poétique, II, 155-156)

Оценка Буало должна быть несомненно смягчена в том смысле, что Персий, хотя и стремился заключить наибольшее количество мыслей в небольшое количество слов, но ему это далеко не всегда удавалось: "Кратким быть я хочу — выражаюсь темно" (Brevis esse laboro — obscurus fio. — "Наука поэзии", 25), — мог бы он сказать о себе словами Горация, но с гораздо большим основанием, чем сам Гораций. И порою, читая Персия, невольно воспоминаешь старинное изречение о нем: Si non vis intellegi, non debes legi ("Коль ты не хочешь быть понятым, тебя не стоит читать"). Но, по правде сказать, непонятность Персия объясняется во многих случаях тем, что некоторые из его намеков, ясные для его современников, для нас остаются загадочными.

Хотя Персий и считал себя продолжателем Луцилия и Горация, начиная уже со второй сатиры, он не оправдывает своего обещания писать в смелом сатирическом роде. В этом отношении, насколько можно предполагать, его сатиры сильно отличаются от сатир Луцилия, имевших политический характер. Все сатиры Персия, не исключая даже первой, в которой он обрушивается на страсть к стихотворству и ярко живописует связанные с нею пороки римского общества, представляют собой в основном морально-дидактические рассуждения в духе стоической философии, обличающие не столько пороки нероновского времени, сколько уродливые явления человеческой жизни вообще. Тем не менее в сатирах Персия много живых зарисовок римских нравов и быта, доказывающих остроту его художественного зрения и умение воплощать в яркие картины результаты своих наблюдений. Сравнивая сатиры Персия с произведениями его последователя Ювенала, мы видим, что обличительная сила позднейшего сатирика превосходит рассуждения ученика Корнута; Персий действительно не достигает высот ювеналовской сатиры, но ведь он пишет о том, что есть, а это гораздо труднее, чем обличать то, что было. В своих литературных зарисовках он значительно искреннее и смелее нападает на современных ему римлян, чем другие писатели-философы. Давая отрицательную характеристику этим авторам, Энгельс положительно отзывается о Персии, указывая, что "только очень редкие из философов, как Персий, размахивали по крайней мере, бичом сатиры над своими выродившимися современниками" [37].

Сам Персий, конечно, считал свои произведения именно сатирами, бичующими пороки современного ему римского общества. Признавал он себя и настоящим поэтом, хотя в довольно загадочных "хромых ямбах", входящих в состав его книги, он иронически говорит о поэтах, черпающих вдохновение на Парнасе и в "конском источнике" (т. е. в посвященной музам Гипнокрене), явно отмежевываясь от стихотворцев, считавших себя одаренными свыше, а на самом деле писавших стихи в расчете на подачки богатых патронов: