Так или иначе, ресторан по популярности и проходимости стал постепенно затмевать Мавзолей. И в основном благодаря многочисленным профессиональным талантам Гриши Вишельского. Чего стоило, например, его тончайшее чутье на момент, когда следовало объявить «операцию чехол». Небольшая ошибка в пять минут в ту или иную сторону влекла за собою денежный провал вечера. Однажды в отсутствие Григория где-то в час ночи поток заказов стал иссякать, и я тихонько провозгласил в пространство: «Чехол!» Басист Петя послушно выключил бас, накинул на усилители полиэтиленовую пленку и изрек в микрофон: «К сожалению, на этом, дорогие друзья, наша официальная программа заканчивается, но музыканты еще не устали. До будущих встреч!» Я не вылезал из-за барабанов, ожидая, что как всегда подгребут два-три не натанцевавшихся еще орла и будут совать деньги за восьмой повтор «Лашатемикантаре». Но никто не спешил добавить нам благосостояния, а скоро вообще почти весь зал поскучнел, рассчитался и ушел. В два я, как последний додик, был уже дома и чуть не застал еще бодрствующую жену. Пришлось двадцать минут курить на лестнице. У Гриши же проколов с «чехлом» не бывало никогда. Как он угадывал нужный момент, я не знаю, но он угадывал безошибочно. Видимо, не зря при дележке па́рноса он получал полтора пая и не зря руководителем был именно он, а не какой-нибудь там я. Больше с «чехлом» никто не экспериментировал, доверились Грише, тем более, что эта тема была далеко не единственным его талантом. Стоило в зале появиться хотя бы одному представителю кавказских или среднеазиатских республик, как Гриша тут же делал стойку и в течение ближайших пятнадцати минут раскручивал несчастного по полной программе. Делал он это при помощи медовых речей с разумным включением нескольких слов на родном языке присутствующего, национальность которого он опять же безошибочно и мгновенно определял. Гриша легонько касался природного благородства и гостеприимства коренного населения, а также необозримости просторов полей, цветущих долин (гор) солнечной Грузии (Армении, Азербайджании, Узбекистании и т. д.), после чего рассыпа́лся в комплиментах толстой блондинистой даме посетителя и насильственным образом дарил ей какую-нибудь «замечательную» песню. Если же кавказско-азиатских столов в зале оказывалось больше одного, то через пять секунд Гришка организовывал такой конкурс национального искусства, что у других клиентов шансов послушать что-нибудь, кроме «Сулико» или «Ов сирун, сирун», не оставалось никаких.
Однажды после заезда сборной Кавказа по гребле, чей автобус на их беду завернул к нам поужинать, я обставил свою квартиру новой мебелью. Долго думал насчет кухни и поддался-таки искушению — заказал дровяную, «а ля рюс» — с неподъемным дубовым столом и табуретками такой массивности, что на них хотелось рубить головы каким-нибудь стрельцам. Стоила кухня как три югославских гарнитура «Сабрина».
Как-то жена написала мне: «Повадились соседи за спичками. Спрашивают, сколько стоит кухня. Глаза у них нехорошие». Я ответил: «Купи топор и говори, что муж сам срубил». Через два дня она написала: «Они спрашивают, почему муж такой худой и с синяками под глазами. Где работает?» Я ответил: «Скажи, что физик-ядерщик, облученный». С тех пор весь дом меня жалел, а иногда приносили цветы и чего-нибудь поесть, но машину покупать я все еще боялся.
А ресторан набирал обороты. Единственное, что в невыгодную сторону отличало «Замок» от той же «Руси» — это отсутствие какой-никакой легкой безвредной стрельбы. Мы даже всерьез собирались при помощи Марика организовать маленькую рекламную пальбу без последствий, но тот же Гриша обозвал всех козлами и велел каждому участнику коллектива, включая Марка, не городить огороды, а просто по секрету рассказать своим женам и подругам некую историю. Якобы на днях в «Замке» одна красивая телка ранила из пистолета другую тоже хорошо прикинутую телку из-за красавца музыканта того же кабака. Не сразу, но так все и сделали. Я написал жене пространное письмо, как бороться с соседями, в конце невзначай упомянув, что у нас произошла бабская стрельба. Из-за басиста Петьки. На самом деле он был не красавец, а угловатый невнятный парень, которого держали только за то, что в песне «Лебединая верность» после слов «на землю упал» он ломко падал у микрофона, гениально изображая оставшегося без подруги матерого гуся-лебедя.
Положив записку на холодильник, я увидел там свежее письмо для меня. В нем с холодным неженским сарказмом и в отточенных выражениях любимая сдержанно пеняла мне на потерю совести и такта и на наличие трех любовниц, перестрелявших друг друга из-за такого куска говна, как я. Это ей, мол, Верка (та еще гнида) — подруга гитариста Сахи — звонила.
Как бы то ни было, через неделю Москва переполнилась слухами о том, что у нас какие-то вооруженные иностранцы завалили шестерых ментов в штатском в борьбе за единственное оставшееся к ночи фирменное блюдо с башней из хрустящих хлебцев. Рейтинг кабака взлетел до небес.